Меда глотнуть – к забывчивости.
– Я тебе упрощу задачу, – сказал искуситель. – Уши выше лба не растут. В камень стрелять – стрелы терять. Времена шатки, береги шапки. Выбери на свой вкус, и покончим с этим.
Покончим с этим – покончим с собой.
"...матери плакали о детях, девы о своей невинности, живые завидовали спокойствию мертвых...", – кто напишет лучше?
– А зачем? – сказал тот. – Прошлым разве научишь? Чушь! Так хоть человека спасешь.
Хрюкнул кабаненок в неласковых руках.
Филя Ослабыш ногой дрыгнул.
Этот, на пне, повозился нетерпеливо.
– Не ожидал от тебя, – сказал нагло. – Зверообразия такого. В конце-то концов: человек для истории или история для человека?
Дал знак начинать.
20
Кучей навалились на Филю, за руки похватали, за ноги, к земле припечатали и нож вынули.
– Стойте!.. – завопил жердяй и Филя, как по сигналу, вскинулся, забился, ногами раскидал всех.
Прибежали еще на подмогу, сладили ввосьмером, лесину поперек уложили –кость хрупнула, один сел поверху, сапогами лицо зажал и ножом примерился.
Хрипел Филя. Пену пускал. Пальцами сучил. Головой дергал.
Ткнули – не попали, щеку окровянили.
Примерились снова.
Завыл Филя Ослабыш, заревел, рот разевая отчаянно, воем погнал жердяя вверх по стволу.
Обдирало руки.
Обрывало рубаху.
Цепляло и не пускало.
А он протискивался отчаянно в переплетении ветвей, туда, к небу, к освобождению, но вой доставал, вой подгонял, хлестал без пощады по спине...
Дрожал на полатях Масень Афанасий, востроносый, маловидный, конопатый, глаза круглы от ужаса – руки выставлял перед собой.
Сунулся к нему, хватал за рубаху, дергал, объяснял-уговаривал:
– "...землю пустошили, города воевали, церкви Божии оскверняли, людей мучили и насмерть побивали..." Забыть? В памяти не оставить?!.
Масень Афанасий глядел, не смаргивал, потом исходил бисерным, губами шевелил – упрашивал.
– Сгинь! Не гляди! Кто ты есть?! Из-за кого душою играть?!..
Взвыло снизу.
Ревучим прорвалось воплем.
Погнало по стволу, обрывая ногти.
"...нечего нам озираться назад: побежавши, не уйти..."
21
Вывалился на верхние полати, рухнул ничком, лицом в бревна, руками уши заткнул.
– Господи! За что тягости эти?..
Замолкли вопли. Отсекло звук. Эхо повторило напоследок, как заучило на память. И стало вокруг тихо, а в тишине страшно.
Он медленно поднимал голову от пола, увидел перед собой чьи-то ноги – вздернулся рывком.
Стояла на полатях жена Масеня, крупная, неохватная, пузо до лба, щурилась сверху покойно и раздумчиво.
Была она на пределе, когда обручи уже спадают, неделя-другая – и разродится, двойню принесет на свет, а то и пятерых.