Из буерака ползком на бугор. С бугра кувырком в овраг.
Кирюшка развалился в барском возке, ноги выложив на оглобли, а мужики шагали рядом, чесали богатырские пятки.
– Батюшка, – советовали, – ты бы разулся. Чесать способнее.
А он – капризно и нараспев:
– Вы покруче, покруче. Чтоб через сапог пробирало.
Авдотька трусила сбоку, глядела на шута без жалости:
– Говорила тебе: удави Кирюшку. Теперь он тебя удавит.
Отвечал со смирением:
– Старый дурак, Авдотька, глупее молодого...
К Талице его подвозили на телеге.
Воняло лежал на животе, отвернув вбок голову, ноги висели по одну сторону, руки по другую, сердце не трепыхалось на тонкой жилочке, а камнем лежало не на месте, отдельно.
– Барин, ты жив? – спрашивали баловники, поспешая.
Отвечал без звука:
– Что лошаденка? И пар вон...
По Талице шла суетня – мужики с бабами.
Кто с ведром, кто с лопатой, кто с топором.
Раствор замешивали в колодце, чтоб побольше было. Печь клали споро на полулицы. Лес сводили на дрова – ту печь топить.
– Это чего? – грозно спросил Кирюшка и кулаки навесил.
А они – с общим поклоном:
– Это тебе, батюшка Киприан. От благодарных поселян да за непомерные заслуги. Чтобы лежать на теплых кирпичах во весь исполинский рост, ни в чем стеснения не иметь.
Возле печи суетилась Авдотька, пришептывала торопливо:
– И мне сложите. И мне! Лежаночку. Какую ни есть приступочку. Возле друга моего Кирюши.
Мужики клали раствор и степенно советовали:
– Батюшка, пореши Авдотьку. Будет уж ей блошиться.
Кирюшка причесывался пятерней, охорашивался, отвечал томно:
– Так уж и пореши... Она под барином была. Мне лестно.
Скинули Вонялу на землю и пошагали квас пить.
С кислинкой. Из барского погреба. На ржаной корочке.
– Убили бы, – подумал без боязни. – Вот радость...
Распластался давленой лягушкой.
– Чего это – убили, – сказала Авдотька на отходе. – Мы тебя, изменника, царю выдадим. Мы тебя, умышленника, на лютые муки. Нам за это – подарочек.
И поскакала за всеми квас разливать.
Без нее никак...
Травинка лезла в ноздрю. Пожухлый листик колол щеку. Возле самого его глаза надрывались суматошные мураши, волокли с натугой живую еще муху.
Живая – она слаще.
Сидели рядом баловники, повязанные накрепко, да малоумный старик Бывалыч.
– Разъясни... – шепнул с земли. – Почему и за что?
– Куда мне, – прикинулся тот. – На свету я дурак. Стемнеет – поговорим.
Потерся щекой о траву, сказал слабо:
– До темноты мне не быть...
Бывалыч вздохнул, огляделся по сторонам:
– Ты на мужиков не держи, – сказал. – Одичали. Выдурились. С пазов сошли. По лютости времен хоть за кого теперь, хоть на кого... Будут времена потише, они и помягчеют.