Через минуту Кассандра вынырнула из-под плаща, красная и торжествующая, с корсетом в руках.
— Теперь, — объявила она, — я могу дышать!
Фалько взял у нее корсет, внимательно рассмотрел и закатил глаза в притворном изумлении.
— Господь милосердный! Из чего сделана эта штука? Из стали?
— Из китового уса, — начала объяснять Кассандра и ахнула, прижав ладонь к губам, когда художник швырнул корсет в воду.
— Теперь ты свободна, — объявил юноша. — Тебе лучше?
Кассандра не знала что и думать. Она уже не помнила, каково это — дышать полной грудью. Оттого, что теперь атласная сорочка лежала прямо на голой груди, девушку то пробирало холодом, то бросало в жар.
Фалько притянул Кассандру, прижался лбом к ее лбу, ткнулся носом в щеку. Сердце девушки затрепетало. Но на этот раз художник не собирался ее целовать. Он просто держал ее в объятиях, и губы их были так близко, что дыхание сливалось воедино, как ночной воздух и дымка над каналом.
Над городом загудели колокола. Звонили к заутрене. Фалько не двигался. Под мостом проснулся гондольер, ночевавший на дне своей лодки. Протер глаза, выругался себе под нос и снова улегся, натянув на голову серое одеяло. По берегу канала прошли двое стражников. Их шпаги сверкали в лунном свете.
— Мне пора, — сказал Фалько и начал спускаться к воде.
— Опять? — В этот час даже таверны были закрыты. Не иначе как в публичный дом. Правда, художник сказал, что у него нет на это денег, но что еще можно делать в такую рань? Воровать? Играть в карты?
— У меня есть… одно дело. — Фалько старался, чтобы его слова звучали легко и непринужденно, но в них явственно слышалась тревога.
Кассандра не обратила на это внимания.
— Дело? — повторила она язвительно. — Ну какие сейчас могут быть дела?
Фалько обернулся и смерил девушку взглядом, от которого она похолодела.
— Не задавай вопросов, — произнес он, — и не услышишь лжи.
Он занял место на платформе гондольера, не проронив больше ни слова.
Когда лодка вошла в лагуну, Кассандру трясло от холода. Ветер трепал ее волосы, брызгал в лицо водой. Девушка повернулась к Фалько, но он смотрел словно сквозь нее. Что его так разозлило? То, что она не позволила себя поцеловать? Или он успел пожалеть о том, что попытался?
Кассандра закрыла глаза и стала думать о том, что напишет в дневнике, когда вернется домой. Она хотела написать о Мариабелле. И о мужчине и женщине в темной комнате и их звериной страсти. О фокуснике с его трюками. Вот бы узнать, как он все это проделывал.
И еще о Фалько. Но решится ли она написать о нем? О том, что чувствовала, когда он хотел ее поцеловать, как сердцу стало тесно в груди, как оно бешено билось и рвалось на свободу?