Старик впился руками в регулятор.
— Теперь я вам поверил, товарищ Осуда, — сказал он, бледнея.
— Надо так сделать, — сказал Осуда, приподнимаясь с помощью кочегара. — Наверно, будет какой-нибудь поезд в Фушун. Передай с кем-нибудь из своих: первое — Осуда ранен, пусть присылают другого; второе — состав на втором пути осмотреть, он опасен; третье — выслать вам директивы о действии…
— Третье ты дашь, — сказал машинист. — Я передам людям все, что прикажешь, я парторг здесь.
— С твоим поездом едет кузница? Надо склепать концами два рельса, как вилку.
— Сделают.
Они замолчали.
— Тебя сейчас перевяжет наш фельдшер. Не разговаривай. Не отвечай на вопросы, — сказал потом машинист.
На месте крушения поезда стоял оживленный гул. Железнодорожная рота копошилась в остатках вагонов. Паровоз, прижавшись спиной к земле, изредка всхлипывал перебитыми трубами.
Санитары грузили раненых на открытые платформы с песочной подстилкой, чтобы впитывалась кровь.
Машинист, как приехали, тотчас крикнул знакомого фельдшера, и Осуда был аккуратно перевязан. Жизнь его, сказал фельдшер, была в опасности, сознание надолго покидало его.
Когда Осуда очнулся, машинист сказал ему:
— Рельсы склепали вилкой. Говори дальше. Скажи все, что надо.
— Попробуй сделать так, — сказал Осуда, глядя через плечо старика на небо — последнее, которое ему суждено было видеть. — Оба свободных конца вилки прикрепи к вагонной оси, их тут валяется много, я ось, чуть-чуть расширив, втолкни колесами между рельсов. Понял? Дай карандаш, я тебе покажу.
Он набросал дрожащей рукой, что делать.
— Ось эту прикрепи к заднему вагону поезда, что вернется в Дайрен. Оружие есть? Как только рота погрузится и поезд пойдет, начни стрельбу.
— Что выйдет?
— Они будут пахать за собой путь. Рельсы полетят к чёрту. Только надо их гнать, чтобы они не остановились.
— Будет сделано, — сказал машинист. — Ты лежи. — И ушел распорядиться.
Осуда закрыл глаза, погружаясь в туманный жар тела. Кто близок был к смерти, тот знает, как обидны воспоминания перед последним вздохом. Человек прожил всю жизнь маленьким, скромным и вдруг за минуту до смерти начинает понимать, что он могучий ум, гигантская ноля, что он имел силу десятерых, страсть безумца, смелость героя, и что все, чем когда-то гордился он, — только маленькая доля той настоящей жизни, которая была заложена в нем, и тогда великие и печальные мысли осеняют его. Он ясно видит, где он свернул с героического пути, где ослабел, где струсил. Он видит себя таким, каким он был и каким мог бы быть. Счастье тому, кто после этих видений преодолевает смерть. Ничто не устрашит его теперь, ничто не свернет с дороги.