— Мам, я…
Она не подняла глаз.
— Я больше не хочу об этом слышать. Я почти ничего тебе не говорю насчет того, что ты все свободное время проводишь с Лидией и Трэвисом. Но теперь… прояви почтение.
Дилл повесил голову.
— Ладно, хорошо. Прости.
Ему хотелось рассказать ей, как сильно он будет скучать по Лидии, когда она уедет; что отчасти из-за этого он и сам уехал бы, чтобы его жизнь не закончилась тогда, когда у Лидии все только начнется. Однако в этом вопросе мать едва ли ему посочувствует.
Воцарилась продолжительная пауза. Они сидели и слушали потрескивание дряхлого холодильника и тиканье часов на стене.
— Я испортил тебе день рождения? — спросил Дилл.
— Я никогда не придавала значения этому дню, — ответила мать, поднимаясь, чтобы поставить тарелки в раковину. — Просто становишься на год старше, и все.
Но она не сказала «нет».
Книга — возможно, это искупит его вину.
— Послушай, чуть не забыл. Подожди-ка. У меня кое-что есть для тебя.
Дилл вскочил и побежал в свою комнату. Он не стал заворачивать книгу в оберточную бумагу: не умел, да и не было у них дома ничего такого. Он вернулся в кухню, пряча книгу за спиной.
— Диллард, не стоило, — сказала мать, конечно же, не в смысле «тебе не стоило… заставлять меня ждать так долго», что другие обычно подразумевали под этой фразой, а в прямом смысле.
Дилл протянул ей книгу.
— Мистер Берсон из книжного магазина решил, что тебе это может понравиться. С днем рождения!
Она посмотрела на него.
— А она…
— Конечно, христианская.
Она пролистала книгу: разумеется, Иисус. Потом потянулась к нему и поцеловала его в лоб.
— Спасибо, Диллард. Ты хороший мальчик. Благодаря тебе и сегодняшнему звонку твоего отца я чувствую, как мне повезло.
— Я здесь сам все приберу, мам. Можешь пойти почитать книжку, принять горячую ванну или еще что-нибудь, отчего у тебя снова поднимется настроение.
Дилл подошел к раковине и принялся мыть посуду. Вскоре притупились как чувство вины за то, что он поднял тему учебы, так и восторг оттого, что он преподнес маме подарок, который она не возненавидела сразу же. На замену им пришло нечто вроде приглушенной боли в сочетании со злостью: злостью прежде всего на Лидию. Было нечестно обращать свою досаду на нее, даже внутренне, винить ее в этой выдуманной игре в одни ворота, где ее успехи приравнивались к его поражениям. Но тем не менее он дал волю своим эмоциям. И было бы еще более нечестно злиться на мать в ее день рождения.