Август осторожно шагнул вперед, стараясь не напугать Ильзу. Он негромко позвал:
– Ильза!
Она не оглянулась и вообще никак не дала понять, что знает о его присутствии. Иногда Ильза пряталась, увязала в собственном сознании. Однажды в один из таких моментов ее мысли хлынули наружу спутанными лентами речи. Теперь она погрузилась в молчание. Ее губы, когда она проводила пальцами по сахару, были крепко сжаты. И, подойдя поближе, Август догадался, что она делает. Модель была неточной – рассыпанный сахар не способен образовать что-либо высокое и не потерять формы, но Август узнал извилистую черту Линии, уходившую к центру, сеть улиц и здания по сторонам.
Ильза лепила И-Сити.
Ее руки соскользнули с края столешницы, и она подалась вперед. Она склонилась над столешницей, словно хотела выглянуть за пределы своего творения.
А потом она набрала побольше воздуха в легкие и подула.
Город разлетелся. Теперь на кухне слышалось лишь, как Ильза с шипением втягивает воздух, да как сыплется сахар на пол. Наконец сестра взглянула на Августа. Глаза ее были широко распахнуты, но не пусты и не безразличны. Нет, она посмотрела прямо на Августа и махнула рукой в сторону сахара, дескать, ты видел?
Август вздохнул.
– Что ты творишь, сестричка?
Ильза нахмурилась. Она пригладила сахар ладонями и провела по нему пальцем, медленно выводя завитки. Августу потребовалось несколько секунд, прежде чем осознать, что она пишет слово «надвигается».
Август посмотрел на учиненный беспорядок и на послание.
– Что надвигается?
Ильза раздраженно выдохнула и взмахнула рукой над столешницей.
Остатки города расползлись, в воздух взлетело облако сахара. Он припорошил волосы Августа, осел на коже. Человеку сахар показался бы сладким. Но для Августа он был на вкус все равно что пепел.
XI
В детстве Кейт часто мучили кошмары. Затем они потускнели и рассеялись, но лишь один из них возвращался.
Во сне она стояла посреди Бирч-стрит – одной из самых загруженных улиц Северного города, – но на ней не было машин. По тротуарам не шли прохожие. В магазинах не было продавцов. Город как будто приклеили к основанию и хорошенько потрясли, стряхнув все признаки жизни. Он оказался просто… пуст. А нет людей – нет и звуков, и тишина росла и росла вокруг нее, и что-то потрескивало, как помехи в радиоприемнике, и, в конце концов, Кейт осознавала, что дело не в окружающем мире, дело в ее ушах. Как будто остатки ее слуха тоже исчезли, и теперь она навеки погружена в тишину. И Кейт начинала кричать и кричала, пока не просыпалась.
Когда Кейт въехала в красную зону, вокруг нее сомкнулась точно такая же жуткая тишина, а с ней – давний иррациональный страх. Кейт напрягалась, пытаясь уловить хоть какой-нибудь звук, помимо шума собственной крови в ушах и шуршания шин об асфальт.