Это соединение киргизской песни, бестолкового гомона разношерстной, по виду убогой, разноголосой, разноязычной толпы, собравшейся на улице мещанского захолустья, и слов огромного масштаба, истинно торжественных, бьющих отвагой вызова всем, всем, всем, было дико, страшно и бодрило душу величием, непонятным рваной кучке — рати смельчаков, появившихся во всех городишках взъерошенной РСФСР, чтобы лечь перегноем ее полей.
Эти большие слова были для них только звоном своего села. Чтобы была своя пашня, чтоб проткнуть пузо с ему кулаку Миколай Степанычу, чтобы разогнуть свою спину, из своей глотки услышать крик вольный, непривычный: наша власть! Но чутьем, всему живому, а им, простым и цельным, сугубо свойственным, ощутили они широкую радость дерзости.
Оттого и трезвые в этой толпе казались пьяными. Охмелели буйным хмелем задора. Стреляли в воздух из винтовок, орали, не сердито, а задорливо ругались. Шестнадцатилетний белобрысый паренек, путаясь в длинной, будто тятькиной шинели, удивленно-весело кричал:
— Эй, товарищи, затвор я потерял! Эй, эй, затвору никто не видал?
Бородатый фронтовик добродушно-снисходительно выругался:
— Сучий сын, сопля. Теперь орудуй без затвору!
— Затвор потерял, вояка! Титьку мамкину возьми вместо затвора!
— Зеленый еще! Доспет, солдатом будет.
— Ничо, я без затвору… Я и так… его мать, казака растворожу. Ничо!
И лихо, с выкриком, песню поддержал:
…к ружьям привинтим штыки.
Другой, такой же зеленый и радостный, кричал в кучу смешавших свои ряды киргизов:
— Эй, вот ты, крайний, как тебя?.. Малмалай-Далмалай, скажи: «пролетарии всех стран». Не знашь? Не умешь?
— Се ум ем! Мал-мал казак стрелю!
Смешанный гомон, бестолковая брань разношерстных, таких непохожих на старую армию, пьяных задором, присутствием в рядах и от водки пьяных, были противны многим в прихлынувшей посмотреть толпе. Люди, видящие только то, что можно пощупать, окружали толпу красногвардейцев враждебным гулом.
— Да, армия! От первого выстрела убежит.
— Затворы растеряли! Штаны-то на ногах аль тоже потерял?
— Сыно-о-чек, и чо ты с ими связался! Вернись, убьют!
— Фронтовиков-то и не видать. Эти навоюют.
— Начальники все пьяные! Армия!
— Они начальникам-то своим в харю плюют! Дысцыплина!
— Како войско, за деньги ежели!
— Пленных с собой понабирали! Со своеми воюют, а чужаков к себе!
— Эх, Россия, Россия, пропала! Совсем пропала!
Но и в этот гул вплетались крики своих красногвардейцам.
Артамон Пегих, не думая о том, услышат ли его, отзовутся ли, вопил:
— Которы нашенски сельчане… Митроха Понтяев, ай хто! Доржись! Нашинска волость в большевиках состоит… Доржись, робята!