– Фотографии?
– Да. Фотографии, как он меня трогает. Я даже не знала, что он тогда всё это снимал. Завязывал мне глаза и… даже столько лет спустя хранил все эти снимки. Или не все; может, их было больше, я не знаю.
– Ты поэтому два года назад прыгнула под машину?
– Да.
– И никому про фотографии не сказала?
– Нет. Даже дедушке. Они, наверное, ещё лежат у него в столе.
Я больше ни о чём не спрашивал. Только думал о том, что не хочу ни на шаг отходить от Эшли. Быть всегда рядом. Каждую минуту. И я, конечно, знал, что больше при ней ни слова не скажу про её дедушку. Собственно, теперь не будет и повода. А то, что я перестану ходить на его занятия, так это не страшно. Я и так уже многие занятия прогуливал. Почти не ходил на конституционное право. Итоговая оценка меня теперь не интересовала. Я знал, что не буду сдавать итоговые тесты и эссе, не буду готовиться к зимней сессии в Москве. Меня всё это уже не интересовало.
В эту пятницу мы с Эшли, Мэтом и Крис участвовали в благотворительном ужине – кормили бездомных. Всего собралось двадцать студентов. Первым делом нас отвели в Уилсон-холл и целый час объясняли, как себя вести. Эшли, Мэт и Крис уже бывали на таких выездах, но всё равно слушали внимательно, и мне показалось, что это забавно, потому что говорили нам, в общем-то, банальные вещи. Сказали, что главное на благотворительном ужине – наша безопасность.
– Никаких кошельков. Никто не берёт с собой денег. Это раз, – перечисляла одна из организаторов.
Это была очень бодрая женщина с тяжёлой причёской из африканских косичек. Я всегда боялся таких людей – слишком уверенных в себе и в окружающем мире, если и не горящих, как римские свечи, то уж точно готовых каждый день выжимать в пол свою педаль газа и при первой возможности цеплять к себе сразу несколько гружёных прицепов.
– Я ещё повторю, но уже сейчас слушайте внимательно. Никто не ходит поодиночке. Это два. Что бы ни случилось, кто-то из ваших друзей должен быть рядом. И никто не принимает никаких подарков. Это три. Всё понятно?
Кроме этих трёх правил, было ещё пять или шесть, но я почти не слушал их, а только разглядывал женщину и думал, всегда ли она такая и как ей удаётся говорить так строго, чётко и при этом улыбаться, показывая, что она доброжелательная. Мне захотелось увидеть, какая она дома, когда на неё никто не смотрит. Почему-то я был уверен, что даже наедине с собой она оставалась такой же заряженной, прямолинейной и очень живой. Наверное, таким людям нельзя останавливаться. Они не умеют стоять. А если остановятся, то упадут, как какой-нибудь велосипед без подножки. Собственно, весь час я только об этом и думал и почти ничего не уловил из инструкции. В итоге это сыграло со мной злую шутку.