– А у меня хватает забот и без всего этого трёпа про технику, которую нам подсунул дьявол, и фотоаппараты, которые забирают часть души.
Я бы согласился с Мэтью и даже посмотрел бы «Свидетеля», но должен был отыгрывать свою роль – сказал ему, что он бы сейчас говорил иначе, если б его бывшая девушка привела его не в русскую баптистскую церковь, а в общину амишей, на что Мэтью только пожал плечами и продолжил играть на фортепьяно. Он уже второй месяц пытался освоить вступительную часть любимой партиты – 826-й работы из «Каталога работ Баха».
Усевшись в кресло с виниловой обивкой, я поначалу молчал и обдумывал, что бы ещё сказать про амишей, потом решил, что тут главное – заинтересовать Эшли, а не Мэта, а вскоре окончательно расслабился, когда услышал, что Мэт подпевает в такт музыке. Его мычание становилось всё громче, и наконец Мэт начал двигаться, совсем как двигался Гульд: весь горбился над клавиатурой и внимательно наблюдал за тем, как его пальцы бьют по клавишам, будто с трепетом следил, как оттуда появляются звуки. Я понимаю, что звуки появляются не оттуда, что они скорее появляются из того места, где по струнам ударяют молоточки, я только говорю, что всё это выглядело именно так.
Сбившись несколько раз, Мэт остановился. Вскочил со стула и принялся ходить по комнате. Начал втолковывать мне, что «Sinfonia», то есть вступительная часть партиты, во многом отличается от остальных частей. У неё своя особенная структура: собственное вступление и два больших раздела, второй из которых – фуга.
– Тут ведь главная проблема – гармонично выстроить драматургию в этой структуре, понимаешь? Я уж молчу про общую техническую сложность…
Мэт ещё что-то говорил про остинато, про фугу, про нарративный характер мелодической ткани, а я честно признался ему, что все эти слова для меня звучат по-своему красиво, но совершенно непонятно.
Тогда Мэт приблизился ко мне, будто так мог говорить более доступно, и стал рассказывать про фрагмент «Sinfonia», который его всегда завораживал. Видя, что я опять не улавливаю суть, подбежал к фортепьяно, исполнил этот фрагмент, и я наконец понял, о чём идёт речь. Остинато – повторение одной и той же фигуры несколько раз. В «Sinfonia», в са́мой середине, есть фигура, которая повторяется четыре раза, – лёгкий короткий проигрыш, неизменно приводящий к звонкой соль второй октавы. И всё это было бы просто, ничего исключительного, но тут была своя особенность. Об этой особенности Мэт говорил со взглядом тихого безумия и, я бы сказал, вожделения:
– Пойми, здесь на остинато наложена секвенция, то есть сама мелодическая фраза с каждым повторением сдвигается на одну ступень вниз. Но! При этом она всякий раз оканчивается на всё той же неизменной соль второй октавы – идёт всё ниже, но возвращается в одну и ту же точку! То есть секвенция получается с нарушением, с внутренней асимметрией, понимаешь?