Сергеев сделал вид, что не слышит, — у него было свое на уме.
— Пусть это будет через десять, через двадцать лет, но если кто-нибудь из нас выживет, он должен прийти сюда и рассказать о тех, кто отдал здесь свою жизнь. Кто-кто, а уж мы-то знаем, что никогда этого не забудем.
Тогда мне почему-то показалось, что это говорит какой-то чужой, незнакомый Сергеев, а знакомым и привычным он снова стал, когда переступил порог дома, где мы надеялись отдохнуть пару часов, как это нам разрешил командир взвода, а потом прикурил, не снимая стекла, от керосиновой лампы и, присев в глубине комнаты на высокую кровать, вздохнул.
— Честное слово, я уж и позабыл, как пахнет варево. До сухой хлебной корки дальше, чем до луны… Сегодня как стащил эсэсовца с мотоцикла, сразу давай шарить у него в рюкзаке. Вот змея подколодная! Всякого награбленного добра хоть отбавляй, а еды и в помине нет. Еще бы, в «Москау» спешил… И когда только все они будут в той «Москау», где он сейчас!
Показался орудовец, и Тарков резко затормозил. Машина взбрыкнула, как норовистый конь, меня толкнуло вперед, и я тут же перенесся из одной жизни в другую.
После того как мы отъехали от трех берез, Вера Петровна пересела к Борису. Я мог догадаться почему — она любила не только говорить, но и слушать.
И на сей раз Вера Петровна не прогадала — Тарков, хоть и вел машину, говорил без умолку. И вдруг он прервал рассказ о своем сыне лейтенанте и новорожденном внуке и, обернувшись, спросил:
— Вы, Вера, хотите, чтоб я выступил. А как? Как сказать мне им, молодым, что те, кто лежит в братской могиле, тоже могли быть отцами, дедушками? Сюда едут школьники, молодежные бригады, солдаты, а я ищу среди них внуков наших курсантов и офицеров… Вы заметили: когда в Подольске мы вышли из машины, они сразу притихли…
Знаю, что все ветераны, которые будут сегодня стоять у памятника, этой ночью не могли заснуть, лежа с закрытыми глазами, снова и снова видели окопы. Я думал, пройдут годы, и все понемногу забудется, но нет, воспоминания не отпускают нас, мы у них в вечном плену. И тут мы над собой не властны, — хорошо ли, плохо ли, но это так. Если б у раненых берез была память, они бы, наверно, тоже не смогли избавиться от нее…
Вера Петровна коснулась его руки, посмотрела на него большими, полными света, лучистыми глазами.
— Поймут, Борис Григорьевич, еще как поймут. Вот так просто, доверительно и говорите с ними, — и увидите, они поймут вас.
Шоссе убегает из-под колес «Волги». Сейчас оно совсем другое, чем тогда, когда мы шагали по нему с Тарковым.