– Я тоже смотрел этот фильм. Он называется "А если это любовь?".
– Верно. У вас хорошая память.
– Только мне этот фильм активно не понравился.
– Да?
– Да.
– Что так?
– Хлюпиков не люблю.
– Кто их любит…
– Выходит, любят, если посвящают им целый фильм.
– Вы не правы, Паша. Фильм посвящен тем, кто его смотрит: людям. И этот фильм людей предостерегает.
– Не надо людей предостерегать, – жестко сказал Богачев, – людям надо все время напоминать об их правах и обязанностях.
– Ого, – хмыкнул Струмилин, – а ну, дальше давайте.
– Дальше? А дальше этот парень из райзмановской картины должен был бы в морду дать каждому, кто не так посмотрел на его чувство. Зубами надо было драться:
конституция такую драку одобрила бы, это точно. А так – герой мозгляк, и все.
– Да?
– Да. Надо уметь драться за то, во что веришь по-настоящему.
– У вас курево есть, Паша?
– Есть. "Казбек", только почему-то самаркандский.
– Встречные перевозки.
– В общем он ничего, только суховатый.
Струмилин закурил.
– Нет, вкусные папиросы, – сказал он, – просто очень вкусные.
– Это потому, что запретный плод сладок.
Струмилин улыбнулся.
– Знаете, Паша, меня очень пугает, что вы, ваше поколение категоричны в оценках.
И предельно рациональны. А я в молодости плакал над страданиями молодого Вертера. И при этом работал в ЧК – по борьбе с бандитизмом.
Сказав так, Струмилин смутился, потому что ему показалось нескромным то, что он сказал.
– Это неверно, – помолчав, сказал Богачев. – Вы, Павел Иванович, в двадцатые годы тоже были категоричны в оценках. И тоже предельно рациональны. Мы продолжаем вас, только мы теперь в школе изучаем и атомную физику и полеты в космос.
– Умнее вы нас, значит?
– Нет. Просто образовываемся чуть пораньше.
– Ого! – снова хмыкнул Струмилин.
– Так это ж правда, – сказал Богачев и начал раздеваться, – и потом это не наша заслуга. Это ваша заслуга. Нам-то что, нам легче, только нас верно понимать надо. Без этого ссор будет много.
– Кого с кем?
– Отцов с детьми, Павел Иванович.
– Думаете?
– Убежден.
– 9 –
"Когда они говорят, они убеждены в своей правоте и верят в то, что их правда – самая верная, – думал Струмилин, глядя на уснувшего Богачева, – и это, конечно, очень хорошо. Он прав, мы были такие же. И мы сейчас тоже такие, только мы вдвое старше их и поэтому делаем больше сносок. Мы больше тяготеем к размышлению, они – к утверждению или отрицанию. Они категоричны, и, он прав, в этом дух времени.
Но все-таки всякая категоричность – и отрицания и утверждения однобока и слепа. Любая категоричность самовлюбленна, а нет ничего страшнее самовлюбленности. Потому что самовлюбленность порождает эгоизм и сухую рациональность. А это ужасно. Это одинаково ужасно и в женщине, и в политическом деятеле, и в ребенке. И потом это порождает фанатизм, а нет на земле ничего страшнее фанатизма".