– Какие?
– Ну вот эти – "усажу, как ребенка".
– А… Сыромятников мне говорил, что это любимые слова отца.
– Верно.
– Мне очень нравятся эти слова.
– Мне тоже. Слушайте, Паша, извините за нескромный вопрос, а почему у вас другая фамилия?
– Это мать. Она отдала меня в детдом, когда все случилось. Потом вышла замуж и уехала во Владивосток. А когда меня направили в ремесленное училище, она сказала, что мои метрики пропали и что фамилия моя Богачев. Это фамилия ее отца, а он жил в Минске, а там все записи в загсе пропали в войну, и никто не мог проверить. А уж после того как моего отца реабилитировали и ей вернули его Золотую Звезду, она мне все написала.
– А почему вы сейчас не возьмете свою настоящую фамилию?
Богачев долго молчал, а потом ответил:
– Это для меня – как в партию вступить. Думаю, еще рано. Я – Богачев, а Леваковским мне надо стать.
В Чокурдахе дул сильный боковой ветер.
– Ну как? – спросил Струмилин. – Будете сажать?
– Если разрешите – конечно!
– Разрешаю.
Володя Пьянков занял свое место: на маленьком откидном стульчике между Струмилиным и Богачевым. Он привычно глянул на показатели приборов и сложил руки на коленях, готовый выполнить любой приказ пилота точно и незамедлительно.
Богачев мастерски и легко выполнил "коробочку", а потом повел самолет на снижение. Струмилин не смотрел в сторону Богачева. Он смотрел прямо перед собой и видел ровное снежное поле метрах в ста слева от самолета.
"Слишком большое упреждение берет парень, – думал он, доставая из кармана папиросы, – упадем в торосы, ноги поломаем…"
– Шасси! – скомандовал Богачев. На щитке загорелся зеленый свет: шасси выпущены.
– Семьдесят метров, – начал отсчитывать высоту Пьянков, – семьдесят метров, шестьдесят метров, пятьдесят метров, сорок метров…
Самолет чуть подкинуло и понесло вперед стремительнее, чем секунду тому назад.
Аветисян и Брок привстали со своих мест и напряженно смотрели прямо перед собой.
Они смотрели на снежное поле, которое было слева и которое очень медленно приближалось. Так, во всяком случае, им казалось. Земля быстро уходит при взлете и очень медленно приближается во время посадки.
– Тридцать метров, – продолжая отсчитывать, Пьянков посмотрел на Струмилина, – двадцать метров…
"Неужели вытянем? – думал Струмилин, наблюдая за тем, как самолет неуклонно сносило налево, – тогда он просто гений, этот Пашка…"
Самолет завис в воздухе, и на какую-то долю секунды всем показалось, что движение и время остановились, подчиненные спокойному приказу двадцатипятилетнего парня в кожаной куртке.
Струмилин не понял, дотянул все же Павел до снежного поля или сейчас машина перекувырнется, ударившись шасси в торосы.