По безлюдному Заволжью, от Кайсацкой и Джаныбека, с Хары и Улагана, через безводные солончаки, мимо пересохших степных лиманов, где изредка попадались только чабанские становища да висели в сухом небе орлы-курганники, шла, тянулась полумертвая от устали пехота. Шли конные и верблюжьи обозы. Воду из копаней и колодцев выпивали до грязи. Ночью, на коротких привалах, солдаты жевали сухие концентраты, ворчали:
— До войны не дойдешь — сдохнешь.
Командиры, валясь от усталости, поднимали бойцов:
— Станови-ись!
* * *
Мария Севастьяновна собралась в Сталинград в ночь на восемнадцатое. Накидала в чемодан нужное и ненужное — не видела, что берет. Сидела на полу, смотрела на свой последний холст: река, закат… На переднем плане примятая трава и кем-то оставленная косынка…
Мерзость и пошлость.
Поднялась…
Краски на палитре засохли. Взяла тюбик ультрамарина, выдавила весь. Большой кистью, которой обычно грунтовала холсты, размашисто перечеркнула крест-накрест.
В комнате было душно, пахло нафталином. Мария знала, чувствовала, что с этого дня, с этого вечера жизнь повернулась, как солдат «кругом». Она ехала в прифронтовой город, почти на войну. Она хотела искупить — может быть, несуществующую — вину.
Теперь будет в Сталинграде. Туда устремилась вся Россия.
Опять взглянула на холст… Останется жива — напишет новую картину. Все люди, что останутся живы, будут жить по-другому…
Мария вдруг подумала, что очищение стоит неимоверно дорого: покупают его ценой жизни. Но покупают. Потому что жить по-настоящему можно только честно.
Смотрела на холст, а видела себя на Смоленском бульваре, возле огромной витрины, наглухо заложенной мешками с песком. В густеющих сумерках мрачно высились каменные дома с незрячими глазницами черных окон, октябрьский ветер гнал обрывки театральных афиш, газет и конторских бланков. В серое небо подымались аэростаты воздушного заграждения. Тяжело и глухо трамбуя булыжную мостовую, вытянулась походная солдатская колонна. Железные каски, черные жала штыков… В сумерках лиц не разглядеть. А Мария хотела увидеть, угадать… Хотела найти одно-единственное. Знала, что нет его тут, не может быть, потому что идут солдаты по всем дорогам, по всей России, и все-таки смотрела, неотрывно, напряженно, словно от того — увидит иль не увидит — зависела вся остальная жизнь.
Пехота шла и шла, сквозь Москву, на закат. А Мария стояла и смотрела. Все солдаты казались одинаково рослыми, сильными, каждый был похож на полковника Добрынина. Потому что Мария хотела видеть своего мужа. И — видела… Потому что все эти люди, одетые в серые шинели, вооруженные и молчаливые, шли туда, где был Иван.