— Гражданин, — сказал человек с винтовкой, — оставьте академика Ферсмана.
Мария поискала в карманах плаща:
— Со мной нет документов.
— Тогда вы пойдете с нами.
Болонка визгнула, потянула в сторону. Старичок угадал, ахнул:
— Мария Севастьяновна? Фуфайка, сапоги… Это зачем? Что, собственно, произошло? Немцы подходят к Москве… Ну и что же? Они всегда куда-нибудь подходят!
— Следуйте вперед! — строго сказал патруль. А девушка посмотрела на старика с болонкой вопросительно. Тот повернулся к человеку с винтовкой:
— Куда вы ее? Ах вы забираете!.. А знаете, кто она? — Забыв, что держит поводок, старик вскинул руку, собачка завизжала, потом сердито, как только могла сердиться, залаяла. — Нет, вы не знаете, кто она! Это жена полковника Добрынина, известная художница. Неужели не слышали?
Человек с винтовкой потянулся ближе к Марии, вгляделся… Тихо изумился:
— Боже мой… — И приложил руку к шапке: — Прошу извинить. Сами понимаете, такое время…
Старичок шумел:
— Какое такое время? Война? Раньше смерти все равно не умрем! Так уж было, было!..
И грубоватый, сдержанный голос патруля:
— Такого еще не было…
Вспоминая все, что было в Москве прошлой осенью, зимой, Мария бессознательно искала опору своей надежды…
Она шла темными улицами, с детства привычными, знакомыми, а мимо тяжело, осадисто проносились грузовики, за углом улица была перегорожена баррикадой, люди молча таскали мешки с песком.
— Помоги, чего стоишь?
Мария шагнула к штабелю и взялась за углы мешка… Люди подходили, пригибались, подставляли плечи. Мешки были неподъемные, у Марии ныли руки. Она впивалась в мешковину ногтями, помогала себе одним коленом… Мешала юбка. И тогда Мария надорвала ее. А мужчина, что работал в паре с ней, сказал:
— Становитесь на мое место — за хохол вам будет легче.
Люди все подходили, мешки стали казаться не такими уж неподъемными. Мужчина спросил:
— Эвакуированная?
Мария не ответила.
Рядом сошлось, сгрудилось много людей. Напарник позвал:
— Идем.
Из фанерного ящика раздавали хлеб и ливерную колбасу. Марии тоже дали.
Вдоль улицы дул холодный ветер, неподалеку гудели моторы и лязгали гусеницы, а вверху, в черном небе, с тонким пронзительным посвистом пролетел ночной истребитель… Взвыли сирены, небо колыхнулось в одну сторону, потом в другую… Сцепились, перекрестились ослепительные, живые стрелы прожекторов, и где-то там, где еще несколько часов назад Мария копала землю, бухнули, заторопились зенитки. В одну минуту пушечная пальба навалилась, оглушила… Зенитки стреляли кругом, Марии чудилось — за каждым углом. Лучи прожекторов раздвигали, обыскивали небо в лихорадочной спешке, то сходились по три, по четыре в одной точке, медленно клонились в сторону, то шарахались прочь друг от друга.