Костя Добрынин бил и бил железным ломом зачугунелую землю, возил по деревянному настилу тяжеленные тачки, забивал сваи…
Костя был уже как все. И делал, что делали все.
Как-то к нему подошел бригадир, маленький, щуплый, небритый. Положил руку на плечо, мотнул головой снизу вверх:
— Деда твово почитаю. С отцом, случалось, разговаривал…
Костя сказал:
— Убили отца.
Бригадир кивнул:
— Знаю.
И отвернулся. Не стал ни сочувствовать, ни советовать: надо было копать.
Потом Костя сидел в дощатой теплушке и жевал мерзлый хлеб. От ломтя почему-то пахло железом. Принесли бачок с горячим супом, Косте дали миску и ложку. Кто-то громко крикнул в самое ухо:
— Что, парень, устал?
Вроде бы нет, не устал, только руки и ноги сделались чужими да рельс, что висит наиздальках, ударами о который оповестят о конце перерыва, кажется почему-то страшным… И опять, злобясь на мороз, на ветер, Костя садил тяжелым ломом, катал тачки, таскал баллоны с кислородом. И не видел ни черного неба, ни летучего снега… Не чувствовал холода.
Только синие брызги электросварки, грохот лебедок и надсадная команда: «Раз-два — взяли! Еще раз-раз». Только горячая возня машин, огненное дыхание черных цехов и надрывный хрип людей.
Возле Кости останавливались девчата, те самые, которых встретил у школьных ворот. Окликали его, махали руками. Он не угадывал и не отвечал.
Во сне видел чудовищную машину, она шевелилась, двигалась, грохотала, чадила удушающим дымом, а Костя бил и бил невесомо-легким ломом.
Мария сказала:
— Ноябрь был кошмарный. Слава богу, прошел, — положила руки на плечи сына, близко-близко посмотрела в глаза: — Вот какой ты…
Костя спросил:
— Какой?
— Совсем взрослый. А Клава, ничего не скажешь, хорошая девушка, — и, словно благословляя, ободряя, улыбнулась: — Только бы дожить…
* * *
Случаются в жизни удивительные совпадения: Мария приехала в тот день, когда молоденький солдат принес записку…
Иван! Живой!..
Сердце у Марии захолонуло от радости, ноги подломились: живой! Старушка мать зашлась криком-плачем, упала на колени:
— Господи! Ведь с марта ни одной весточки. На часок заезжал после ранения.
Степан Михайлович стоял прямой, расстегивал и опять застегивал ворот сатиновой косоворотки, а Костя шептал невнятные слова.
Когда пришли в себя, когда Прасковья Кузьминична перестала плакать, прочитали вслух:
«Дни и ночи перепутались. Иной раз не веришь самому себе, что за спиной Сталинград. И вы, мои родные…»
Записку отнимали друг у друга, перечитывали, потом заговорили все сразу и никто никого не слушал…
Мария вдруг перепугалась: что, если неправда? Только — почему же? Вот они, строчки… Живой, где-то близко.