Дышать стало легче. Увидел звездное небо, красную ракету… Его мягко шатало, покачивало… Куда он плывет? Понял наконец: его несут. Рядом застучали швейные машинки. Померещилось — машинки. Носилки поставили на землю, он услышал свои автоматы. Повернулся, лег на живот, стал стрелять. В ту сторону, откуда летели красноватые светляки трассирующих пуль. Потом все затихло, опять стало качать. Рядом сказали:
— Тарасова убило.
— И Кравцова…
— Кравцов сам застрелился. Ему живот, как ножом, распустили…
— Перестань!
— Я к тому, что правильно сделал — застрелился. У тебя сухарик есть? Страсть как жрать охота. Анисимов, дай сухарик.
Один спросил:
— Комбат, он что, раненый, ай просто так, без дыхания?..
— Просто так.
— И слава богу. Хороший парень. Сурьезный, а так — ничего. С таким воевать можно.
В голове сделалось ясно. И вроде не болело ничего… Посмотрел в одну сторону, в другую, спросил:
— Ребята, мы куда?
— А вот, через улицу.
Сзади лениво постреливали, то и дело взлетали ракеты. Недалеко горело, там все было красным, шатким, сурово и мрачно чернели обломки каменных стен.
Кто-то сказал:
— Все горит, горит… И гореть-то уж нечего, а каждый день горит.
Впереди крикнули:
— Стой! Кто такие?
Солдаты остановились.
— Первый батальон триста тринадцатого полка!
Ответил лейтенант Агарков.
Из темных развалин спросили:
— Командир батальона капитан Веригин жив?
— Жив!
Веригин стал на колени, потом поднялся. Голова закружилась. Но ничего… Подумал: «Какой-то слабососый стал…»
— Всем оставаться на местах! Капитана Веригина — сюда!
Лейтенант Агарков спросил:
— Ты кто такой — приказывать комбату Веригину?
— Командир спецотряда майор Сорокин!..
И вот капитан Веригин стоит навытяжку. Только бы не упасть… Чувствует, как дрожат колени, дрожат руки… Пальцы касаются каски, он силится не опустить локоть, распрямляет грудь:
— Товарищ комдив…
— Вы нарушили приказ — оставили вокзал, капитан Веригин!
На зарядном ящике, в немецкой картонной плошке, шатается маленький огонек, на подвальной каменной стене — большая нескладная тень. Капитан Веригин смотрит в лицо командира дивизии, видит глаза. Они похожи на пробоины в стене, большие, черные.
— Я отдам вас под суд, Веригин!
Тень от головы полковника Добрынина шатнулась, точно упала…
Под суд? Его, капитана Веригина, отдать под суд?.. Решительно шагнул вперед:
— Я не боюсь смерти, товарищ комдив. Но под суд!.. — Лапнул, расстегнул кобуру: — Если не разрешите умереть в бою…
В темном углу поднялся человек, сделал два шага вперед, остановился рядом. Дохнул табачным перегаром:
— Стой!
— Уйди, Сорокин, — командир дивизии потянулся ближе, и капитан Веригин вспомнил, что Добрынин — коренной сталинградец, у него тут семья… Без видимой связи вспомнил своих — мать и братьев… И отца, которого никогда не видел, которого белые зарубили под Садками, недалеко отсюда, в девятнадцатом году… Вспомнил полковника Свиридова, начальника пехотного училища, конармейца Жоголева… В одно мгновение пронеслись перед ним полуголодное безотцовское детство, военное училище, первый бой… Тогда они шли под настильным огнем немецких пулеметов вместе с Добрыниным. А теперь — судить… Он что, струсил, дезертировал?