Жердин покачал головой:
— Если немцы станут рассуждать в таком вот плане, если сочтут нужным, необходимым оставить Сталинград, уйти с Волги, то, значит, уже сейчас должны признать свое поражение.
— Да, — кивнул Суровцев, — именно так.
Жердин долго молчал. Потом сказал:
— Немцы думают по-другому. Ведь не русские на Одере, они — на Волге.
— Вот, вот, — поспешно согласился Суровцев, — об этом я и говорю: немца хватает только для того, чтобы начать, — и повторил: — Проследите историю европейских войн…
Жердин поискал глазами. Придвинул ногой табуретку, сел.
— Я согласен с вами и разделяю оптимизм. Но все-таки — немцы на Волге. Мы с вами должны исходить из этого. Нам надо устоять.
Он, Суровцев, тоже закончил бы этим, но, чтобы оправдать действия армии, решение драться до последнего солдата, чтобы оправдать слова самого Жердина о последнем прибежище, хотел взглянуть на себя глазами врага. Хотел взглянуть вслух, так сказать…
— Стоять, — жестко повторил Жердин. — Судя по некоторым приметам, главная роль будет не наша. Но, как ни распределятся роли, нам досталась самая тяжкая. Хоть и не очень сложная в тактическом отношении, — сцепил тонкие пальцы, хрустнул. — На последних метрах, но — держаться!
Капитан Веригин стоял перед Добрыниным навытяжку. На губах свежая кровь. Он шатался. Но силился держаться прямо и чтоб ладонь у каски не дрожала… Фуфайка расстегнута, сапоги ободранные, запыленные.
Не удержали вокзал…
Про то, что немцы до полудня бомбили, полковнику Добрынину известно. А вот как завалило их, как задыхались в подвале, не узнает никогда. Солдаты обшарили, ощупали все камни, но выхода не было. Какой-то раненый просил пить и все повторял:
— Братцы, глоточек. Один глоточек.
Но воды не было.
А раненый просил. Потом стал плакать. Сделалось жутко, потому что впервые слышал, как плачет солдат. Кто-то крикнул:
— Замолчи ты!..
Раненый затих. Тут же раздался винтовочный выстрел.
Солдаты молча ломали камни. Кто-то звал:
— Товарищ комбат, товарищ комбат!..
Капитан Веригин тоже ломал. Потом копали, ковыряли землю — штыками, руками, котелками… Пушечные выстрелы были чуть слышны, время потерялось, никто не знал — день или ночь…
Рядом бухнул еще один выстрел…
Веригин, слепо протягивая руки, стал обходить подвал. Он никого не видел, но повторял:
— Я приказываю…
А что приказывает, не говорил. Надо было только, чтоб солдаты знали: командир батальона вместе с ними.
Потом все пропало.
Очнулся — кто-то тряс его за плечо, обессиленно, с придыхом выкрикивал:
— Товарищ комбат, товарищ комбат!.. Пробили!