— Все правильно, — сказал Веригин. — Дело не в награде. Но все-таки о нынешнем я доложу командиру полка.
— Вот хорошо. Так, мол, и так, рядовой Шорин троих на финку взял. И свидетели есть. Так, мол, и так… А то как на Осколе: начальство фамилии наши записало, говорят — орлы!.. А потом, видать, забыли. Другим, доподлинно, — медали, а нам с Шориным не вышло. Только мы, товарищ комбат, ничего, мы — народ привычный.
Капитан Веригин вспомнил солончаковый бугор, солдат с гранатами. А немецкие танки — вот они… Двадцать третье августа. В тот день Шорин сказал: «Вы, товарищ комбат, не сумлевайтесь, мы — народ привычный».
Вспомнил, спросил:
— За танки, что в августе жгли, тоже ничего?
Анисимов обрадованно вскинулся:
— Тоже. Другим, доподлинно, дали, а нам с Шориным — ни шиша. Как есть, — словно боясь, что его поймут неправильно, махнул рукой: — Да мы — ничего. Бог с ними, с наградами. Другим дали, и нам дадут. Главное вот — чтоб не спихнули нас в самую воду…
Самолет круто повалился вниз. Рев мотора накрыл, придавил до боли в костях, а сирена, длинная, острая, как отточенный нож, пронзила голову и грудь.
Один, два, три…
Ожидание бомбы — ожидание смерти. Нет ни Сталинграда, ни комбата Веригина, ни лейтенанта Агаркова. Никого и ничего. Только вой сирены вверху и горячие толчки под ложечкой, в самой середке. И будто смахнуло, сдуло все… Остался тонкий посвист бомбы. Грохнуло, шибануло. И не успел Мишка Грехов сообразить, что жив, опять взвыло…
— Вниз! Все вниз!
Упала вторая бомба. Сбегая по лестнице, глотая дым и пыль, Мишка Грехов на кого-то налетел, крикнул:
— Вниз!
Скатился по бетонным ступеням до лестничной площадки, пополз на коленях. И опять покатился… Навстречу — голос ротного:
— Грехов, где Овчаренко?
Мишка сказал:
— А хрен его знает где.
— Слушать команду! Все — вниз!
Мишка услышал чьи-то стоны в темном углу, топот кованых сапог по лестнице и детский надрывный плач. Рядом тихий, рассудительный голос доказывал:
— Они круг всего дома простреливают. Ни патронов тебе, ни харчей…
Мишка пригляделся: Шорин и Анисимов. Стоят — крутят цигарки. Анисимов сказал:
— Ты, я знаю, за харчи страдаешь.
— А как же? — удивился Шорин. — Харч — первое дело. Без еды — как воевать? Дед Гавря, что на проулке, у колодезя жил, как говаривал? На войне чтобы сыто было, а драться — с великим удовольствием.
— Как же, помню, — подтвердил Анисимов и стал слюнить бумажку… — Самостоятельный был старик.
Мишка Грехов кивнул, указал на обоих сразу:
— Односельчане?
Анисимов заулыбался:
— И живем зады с задами.
Невысокий Шорин привычно поправил на плече винтовку, пнул сапогом кусок штукатурки: