Если бы пораньше…
В чернильной синеве капитан Веригин видит Агаркова. Тот работает правой ногой, а левую как-то странно волочит, будто она у него параличная. Может, ранен? Такой здоровенный, черт, увидят немцы. Но вот пропал. И опять ползет. Приподнял голову… Но нет, вроде бы не Агарков. А вот уже никого не видно. И не слышно. Сейчас немцы заметят.
Заметят иль не заметят?
Рядом Семей Коблов шепотом говорит:
— Хуже нет…
Капитан Веригин понимает: хуже нет смотреть и ждать. Он слышит удары своего сердца, гулкие, частые, чувствует каждую жилочку — ждет.
Вот… Сейчас…
В глазах горячо и больно от напряжения. Хочется зажмуриться, как будто немецкий пулемет непременно ударит в него, прямо по глазам.
Сейчас.
Но выстрелов нет. В чем дело? Может, лежат?
Тряхнул головой, отбросил эту мысль. Но она вернулась, прилипла: семь человек. Тут, не считая пулеметчиков, с ним остались двое.
А командир полка ждет. И командир дивизии…
Ждут, надеются.
Веригину вдруг показалось, что все минуты истекли. Негромко позвал:
— Коблов, Лихарев…
Кругом так тихо, словно нет никакой войны. Даже ракеты на Мамаевом кургане перестали бросать.
— Лихарев, слышишь?
По ушам резанул визгливый женский крик. Сухо треснул пистолетный выстрел…
Это что?
Прошла еще минута. И еще… Веригин различил покоробленный, пробитый осколками лист кровельного железа, детскую кровать и подушку… Цветастый наперник.
Лихарев сказал:
— Кто-то ползет.
И Веригин увидел: ползет. Хорошо ползет, как ящерица. Припомнил: Анисимов говорил про ящерицу. Не он?
— Товарищ комбат…
— Анисимов, ты?
— А то кто же, известно — я.
— Ну!
— Все доподлинно, товарищ комбат. Так что немцев снесли, сложили в одну комнату. Доподлинно, одиннадцать человек.
— Спали?
— Которые спали, которые — нет… Доподлинно, зевали, — Анисимов тихонько, вежливо засмеялся. Оборвал смех, сказал: — Шорин троих на финку взял. Страсть ноне злой. Двое суток не жрамши, оттого — злой. Ему в первую очередь поесть, а тут — двое суток… Ну, значит, вышел мужик из себя…
— Грехов, — негромко позвал Веригин. — Слышишь? Снимай пулеметы и — в дом. Гляди, ползком.
Вдруг заметил, что солдат без сапог.
— Ты что это?
— А я в носках, чтоб, значит, не нашуметь. Шерстяные носочки, домашние. Как женушка положила мне… С начала войны блюду, ни разу не надевал. А вышло такое дело… Да что теперь блюсти, допятились…
— Молодец! — сказал Веригин. — Вы с Шориным сегодня отличились.
— А как же, — заметно обрадовался Анисимов, — почитай, с первого дня войны… Мы стараемся, товарищ комбат. Уж доподлинно. А награды, так это — ладно. Абы живому остаться. — Анисимов испуганно глянул по сторонам, зябко повел узкими плечами: — Может, я не так чего… Люди не деревенские.