Как ле-ед, Лили Марле-ен,
Как лед, Лили Марлен.
В темноте, в узком окопном переходе, курят двое солдат, взблескивают огоньки сигарет. Один сказал:
— Генриха закололи штыком. У них штыки тонкие и длинные. Я видел, как острие вылезло из спины Генриха.
Другой повздыхал:
— Это ужасно.
Из землянки доносилось тоскливое:
— Хотел бы я подержать эту Лили…
Другой солдат затоптал окурок, отозвался мечтательно:
— У меня дома широкая-широкая кровать… Дубовая, прочная. Еще от деда. А жена… Ты знаешь, какая у меня жена? На ней можно лежать поперек.
Камрад вздохнул:
— Поперек? Зачем же?
Они замолчали. Над бруствером в ночной черноте пошумливал, шурхал прошлогодним бурьяном холодный мартовский ветер, рядом кто-то вполголоса ругался и всхлипывал, упоминал дерьмо и черта, а в землянке унтер-офицера Мюллера громко и пьяно требовали под губную гармошку:
Мария, подари мне твою улыбку!
— Мне снятся скверные сны.
Камрад заверил:
— Этим летом все кончится. Ты знаешь, моя жена…
— Нет. Мне каждую ночь снятся скверные сны.
Далеко в стороне взлетела ракета, коротко рыкнул пулемет. И опять все затихло.
— Иван тоже уморился.
Другой не ответил. Потому что кругом сделалось очень уж тихо: ни выстрела, ни говора, ни песен.. Точно всех одолел внезапный крепкий сон. Иль все затаились, прислушались…
— Во Франции мы пили настоящее бургундское…
— Лучше не вспоминать.
По ушам хлестнуло, ударило:
— Хальт!
И — словно перехватило горло…
Сверху, из темноты, посыпалась земля, живая лавина обрушилась в окопы:
— А-а-а!..
Теснота, чужое, крепкое дыхание, тупые удары, пронизанный ужасом вопль… И резкая команда:
— Бей!
Редкие щелчки пистолетных выстрелов, надсадный хрип и ругань. Предсмертные вскрики и стоны.
Ночная темнота и смерть над каждой головой.
— Зольдатен!..
И громкое, крутое:
— Впер-ре-ед!..
Точно спросонья визгнула губная гармошка, и в тот же миг рванула граната. Косо метнулся желтый огонь, выхватил из темноты небритые лица и серые шинели…
— Зольдатен!..
Небо обрушилось. Земля осела до самой преисподней.
Тяжелые снаряды накрыли, разворотили вторую траншею.
Генерал фон Моргенштерн самолично крутил ручку полевого телефона, сердито и настойчиво повторял позывные. Полковник Бакштайн не отвечал.
Закурил и приказал соединить его со штабом армии.
Боже, как не хотелось ему… Но другого выхода не было. И когда услышал голос командующего, подумалось, что вот сейчас провалится. Но доложил обстоятельно. Собрал силу воли, чтоб говорить спокойно. У него хватило мужества доложить все как есть. И даже сгустить… Потому что размеры неудачи станут видны только утром. Счел — лучше так. А там — будь что будет.