— Судить! Заочно судить!
— Кого судить?
— Генерал-майора фон Дреббера! Он капитулировал, увел в плен свою дивизию! Я требую — судить!
Паулюс наклонял голову, показывал идеальный пробор: соглашался.
Служба связи, информации, делопроизводство работали исправно, четко; звенья огромного армейского механизма все еще работали, с тупым бездумьем делали привычное дело, хоть ничто уже не влияло и не могло повлиять на ход событий. В штабах писали рапорты и приказы, повышали в чинах и разжаловали, судили, расстреливали и представляли к наградам, счетоводы начисляли солдатам и офицерам жалованье, подбивали итог, пересчитывали колонки цифр, искали недостающий пфенниг. А тех, кому начисляли марки и пфенниги, уже не было в живых. И денег в армии не было. И тем, кто оставался еще жив, деньги не требовались. Но в штабах занимались привычными делами, и даже тогда, когда не было решительно никаких дел, старались создать видимость, что занимаются неотложным и важным.
Все делалось для того, чтобы солдаты в окопах стреляли, оборонялись. Генералы понимали, что это бессмысленно, но угрозами и посулами заставляли солдат драться. Одни питали этим врожденную спесь, другие делали это из трусости, из желания угодить высокому начальству. И в штабе армии — звонили, писали, приказывали. И Паулюс, и его начальник штаба, и начальники отделов — все понимали безнадежность, бессмысленность сопротивления, но делали вид, что верят и надеются.
На самом деле все сводилось к тому, чтобы до конца выполнить волю Гитлера.
Даже неистовый фон Зейдлиц не требовал уже капитуляции, его лишь беспокоило, что корпус теряет боеспособность. На оперативном совещании в штабе армии кричал:
— Чтобы продолжать сопротивление, надо накормить армию! Это обязаны сделать вы, господин командующий!
На лице Паулюса не шевельнулся, не дрогнул ни один мускул, холодный взгляд был устремлен поверх голов, в одну точку, и только худые пальцы отбивали на столе беззвучный такт. Не повернув головы, не меняя выражение лица, проговорил чуть слышно:
— Мой фюрер…
Все смотрели на командующего выжидательно и почтительно, как будто от того, что скажет, что произнесет в эту минуту, будет зависеть дальнейшая судьба армии и каждого из них.
— «Мой фюрер, — повторил Паулюс. — Вашим приказам о снабжении армии не подчиняются».
Голос тихий. Трудно было поверить, что диктует, — он разговаривал, сообщал Гитлеру доверительно и откровенно:
— «Аэродром Гумрак с пятнадцатого января годен для посадки ночью. Наземная организация имеется, необходимо срочное вмешательство, грозит величайшая опасность».