Вынул из кармана маленький, похожий на игрушечный, пистолет. Долго рассматривал его на ладони. Этого вполне достаточно. Чтобы разделить судьбу своих солдат.
Паулюс усмехнулся, положил пистолет под подушку. И лег.
Лежал, смотрел в потолок: вполне надежно. Можно выстоять еще несколько дней. Русский железобетон. Только почему-то видно небо, звездное, радужное, удивительное. Но разве бывает радуга ночью?
— Бывает, — произнес знакомый голос. — Я вас предупреждал.
Радуга во все небо, радуга крест-накрест. Почему крест-накрест? Только нет, совсем это не радуга — темная, зловещая… В небо поднялась тень могильного креста!
— Я вас предупреждал!
Генерал фон Виттерсгейм! Это его голос!
Паулюс проснулся, глянул по сторонам; Иисус и Мария…
Свеча догорела, огонек плавал в жидком стеарине. Вот-вот погаснет. Рядом на койке спал адъютант.
Иисус и Мария. Сколько осталось? Мысль оборвалась: до смерти или до плена? Сунул руку под подушку: пистолет на месте. А подушка серая, почти черная. Как солдатское одеяло. Это он-то, генерал-полковник Паулюс!..
Фельдмаршал Паулюс! Ах, да: во сне. И не все ли равно? Обрекли на смерть.
Паулюс закрыл лицо ладонями.
Слышал, что его окликают, но не хотел отнимать рук, не хотел поднимать головы.
— Поздравляем вас… Что за ерунда…
— Последняя радиограмма. Мы поздравляем вас.
Паулюс поднялся, пробежал глазами по строчкам: а! Фельдмаршал! Произвели… Они приглашают застрелиться. В конце спектакля фельдмаршал кончает жизнь самоубийством…
В дверь ударили прикладом:
— Русские атакуют!
Паулюс чуть заметно склонил голову:
— Да, конечно.
То ли ответил тому, кто кричал из-за двери, то ли себе, на собственные мысли.
* * *
Батальон капитана Веригина, охватывая большое, тяжелое здание универмага полукольцом, приближался короткими перебежками. Немецкие пулеметы секли мутную рань, в лихорадочной спешке старались остановить. Красноармейцы шли налегке: вещмешки бросили, чтобы ничего не мешало. Капитан Веригин — в шевровых сапогах, с пистолетом в руке:
— Впере-ед!
Он поднимается, вскакивает легко, свободно, безбоязненно — так много в нем силы. И уверенности. С поразительной отчетливостью видел азартное лицо Михаила Агаркова, перекошенный рот Лихарева, большие руки Игнатьева. Видел, как тяжело, неуклюже бежит Шорин… Его обогнал молоденький боец. Андрей не упустил, заметил непомерно широкие голенища кирзовых сапог, заплату на фуфайке и вмятину на каске. Заметил даже, что заплата пришита белыми нитками, грубо, неумело, и решил, что парнишка идет в первый бой. Молодецки идет. Заметил подмерзшую лужицу крови, которая осталась со вчерашнего дня, перебитый, брошенный автомат, увидел немецкий пулемет впереди и припавшие к нему каски… Андрей бежал прямо на него, на холодный спешный огонь; вероятней всего, именно этот пулемет убьет, остановит его. Однако не боязно, не страшно. Ему только хочется, чтобы красноармейцы видели его. И чтобы немцы видели. Пусть все видят, что он, капитан Веригин, не боится. Плевать он хотел!.. Пусть видят гитлеровцы, как идут в атаку советские солдаты!