— Ну, как наши солдаты?
Полина смотрела карими глазами и молчала. Словно забывала, что надо отвечать. Как будто ей хотелось только смотреть. Потом спохватывалась:
— Солдаты ничего. Мужают наши солдаты.
Так бывало всегда, не появлялся Жердин три дня, месяц иль год.
Жена почти никогда не смеялась, и он любил в ней эту черту. Может быть, потому, что любил ее улыбку, тихую, задумчивую… В эту минуту Полина могла ничего не говорить — он знал заранее все, о чем скажет, попросит иль предложит… И она, зная, как не любит муж смешливых и не в меру громкоголосых, старалась быть именно такой, какой он любил ее.
Жердин любил жену всякой, но был безмерно благодарен ей, что понимает его.
Он приезжал домой, в свою московскую квартиру, ненадолго, и ему хотелось только покоя и немного уюта. Ему хотелось обнять, приласкать жену и детей и чтоб в это время было тихо. Не надо громко смеяться, не надо громко говорить…
Жердин был боевым генералом, но больше всего любил тишину. Наверное, потому и любил, что много воевал.
В последний раз был дома за неделю до начала войны.
— Как наши солдаты? — спросил он.
Полина улыбнулась:
— Мужают, — построжала карими глазами, прибавила тихо: — Через два года на приписку.
И минуту смотрела на него с молчаливым укором. Как не смотрела никогда.
Жердин понял: беспокойно у нее на душе, хочет расспросить, узнать… Однако не спросила. Потому что о делах мужа не спрашивала никогда. Что можно — рассказывал сам. А в тот раз не мог сказать еще и потому, что сам ничего толком не знал. У него были веские, по его мнению безошибочные, предположения, но предположения, как известно, не факт, а следовательно, и говорить об этом не надо.
За неделю до войны расстались, как всегда. Только на душе было плохо.
Потом были письма и просто записки. В последний раз — опять записка.
Нынче он сел в трамвай, чтобы побыть среди гражданских, тепля тайную надежду почувствовать себя дома. Да и вообще хотелось взглянуть, как люди разговаривают, как они носят галстуки; хотелось увидеть, услышать капризного ребенка, женский смех, уличную шутку…
— На следующей выходите?
Жердин повернул голову. В груди тукнуло больно: на него смотрели безулыбчивые карие глаза. Женщина была так поразительно похожа на Полину, что Жердин испугался.
Иль тебе не чудо?..
Подавил прихлынувшее волнение, спросил:
— А следующая — какая?
— Площадь Девятого Января, товарищ генерал.
Ему надо было доехать до центра, оставалось два пролета, но, поддаваясь безотчетному желанию взглянуть в глаза женщины еще раз, тоже вышел.
— Вы здешняя? — спросил он.