Максим подобрал красное полотенце с белого песка. Окинул взглядом пляж – тот тянулся на много километров, пустой, гладкий, стаи мелких птичек накатывали и откатывали вслед за волной, их ноги семенили так быстро, будто птицы гоняли на велосипедах. Ни человечка на побережье, а над прибоем брызги, и горизонт теряется в тумане.
Максим набросил полотенце на плечи. По щиколотку увязая в песке, зашагал к башенке из камней и известняка, метрах в пятидесяти от линии прибоя. Обернулся, еще раз окинул взглядом берег и горизонт. Пеликанов стало больше, они казались пернатым островом на воде. Прийти сюда вечером, поглядеть на закат?
Щелкнул магнитный замок. Максим пригнулся и вошел в слабо освещенный тамбур. Закрыл дверь.
В тамбуре было тепло, влажно и обморочно-тихо. Когда-то здесь пели птицы, но потом их отключили. Максим отряхнул ноги, чтобы не разносить песок. Обернул мокрые плавки полотенцем.
– Луч, доступ в жилой сектор.
Звук-подтверждение.
Побежала вверх лестница-транспортер. Придерживая полотенце, он встал босыми ногами на ступеньку. Щелкнула за спиной дверь тамбура. Подул в лицо ветер с тонким, знакомым с юности, родным запахом. Лифтовая шахта сейчас закончится, и откроется великолепный вид – еще секунда…
Вот она, башня. Три полукруглых лепестка, опутанных транспортными нитками, будто гирляндой. Огоньки внешних лифтов и транспортеров. Гениальное строение украсило бы любой мегаполис: в его силуэте полет, импульс, это наш «Луч» в порыве к цели…
Перед его лицом возникло объемное изображение:
– Максим, в госпиталь. Немедленно.
– Что случилось?!
– Твоя дочь.
Экран погас.
* * *
– Я не понимаю, зачем мне жить, – сказала пятнадцатилетняя девочка. – Объясни, если можешь. В чем смысл?
Ему хотелось обнять ее, взять на руки и не выпускать много часов – он чувствовал ее боль многократно сильнее своей. Ему хотелось бить ее, трясти за плечи, хлестать по щекам – за это ее проклятое, безвольное «зачем». Лиза сидела в терапевтическом кресле, утыканная инжекторами, со странгуляционной бороздой на шее. Усилитель звука, закрепленный на горле, помогал ей говорить.
– У тебя есть не просто смысл жизни, – он говорил, будто шел в магнитных ботинках, опираясь на каждое слово, – у тебя есть задание, цель. Как у солдата, как у пилота. Ты сегодня предала нас всех… попыталась предать.
– Я не хочу быть солдатом или пилотом. Я не записывалась к вам в экипаж.
Она едва говорила, но глаза смотрели бешено, прямо Максиму в зрачки. Это не был каприз и не была игра. Максим и раньше знал, что его дочь упряма, но теперь внутренняя сила, слепая ярость этой девочки с синяками на шее напугали его до мокрых штанов.