Взяв автомат, я выбросил пустой магазин и вставил новый. Я взмок и, пока бежал по пляжу, спина напоминала мне о полученной порции свинца. Если бы я посидел немногим дольше, мне было бы труднее бежать. Самолет был передо мной, его пропеллеры медленно вращались, но при виде его мой рот перекосила гримаса ужаса. Это был двухмоторный моноплан с длинным тонким фюзеляжем и двумя килями. Под фонарем была кабина на двоих. Голубые камуфляжные пятна выцвели от солнца, дождей и двадцати двух лет существования. Кто-то освежил старый опознавательный знак: черный крест в белом круге. Последняя дурацкая шутка Петерса. Самолетом был «мессершмитт EF-110». Истребитель-бомбардировщик для атак по наземным целям, использованный Люфтваффе как ночной охотник, один из худших самолетов, которые когда-либо получала эта организация.
Я шел к старому служаке с тяжелым сердцем. Двенадцатицилиндровые V-образные двигатели «даймлер-бенц» издавали звук трущихся друг о друга листов кровельного железа. Шины были полуспущены и весь аппарат зловеще сотрясался. Я думал, что ни за что не решусь на нем лететь. Я даже задался вопросом, сможет ли он вообще летать.
Сделав несколько неуверенных шагов в сторону самолета: я заметил под моторами пятна вытекающего масла. В тот же миг от горба левой гондолы отделился Малыш и невесело улыбнулся мне.
— Это последнее испытание, Макальпин, — прокричал он, пытаясь перекрыть шум моторов.
Я чувствовал, как кровь леденеет в жилах. Конечно, мне нужно подождать. Старина был сама важность, а я помнил его делающим зарубки на ружье: ведь предстояло атаковать победителя Больших Шпионских Гонок. Его последняя миссия состояла в том, чтобы доказать себе, что он самый быстрый стрелок на свете. И я уже видел его в деле.
Я достаточно хорошо владел автоматом, был отлично тренирован и часто им пользовался. Мой был заряжен, готов к бою и я держал его в правой руке. С кем-то другим я тотчас бы открыл огонь… но не с ним. Ему достаточно было увидеть, как сгибается мой указательный палец — и я уже покойник. Его орлиные глаза были прикованы к моим и я не видел в них и намека на жалость. Может быть он и был прекрасным мажордомом, хорошо вписывавшимся в обстановку, но в глубине остался психоз старого убийцы, ненавидящего весь мир.
Перед этим ископаемым самолетом, полным мрачных нацистских отголосков, в черном костюме с белой накрахмаленной манишкой, он явился воплощением Харона, перевозчика через Стикс. Но заняв позицию получше, оказался перед вращающимися винтами. Конечно, старый олух был глух, как пень, и совсем утратил осторожность, забыв, что за спиной вращается смертоносная сталь.