Роман протянул ей вилку, на которую наколол отрезанный кусок.
– Ну конечно, мирское и телесное для тебя всегда было важнее возвышенного и духовного, – назидательно констатировал Денис. – Примитивное ты существо, Евдокия. Но в тебе есть потенциал, из тебя в умелых руках еще может что-то получиться. Мы начнем, пожалуй, с концептуальной живописи, сегодня как раз открылась очень интересная выставка в галерее моего друга, жду тебя через час…
Дуня ухватила протянутый кусок и начала жевать.
– Не-е, – протянула она, – за час я доесть не успею, у меня тут много. И в живописи я ничего не понимаю, вообще не люблю ее.
Она буквально видела, как ее собеседник брезгливо морщится, слушая ее речи «с набитым ртом».
– Как ты можешь не любить живопись, если любишь камни? Ты видишь красоту, значит, восприятие мира глазами тебе не чуждо. Ты выдумываешь, Евдокия. Доедай свои помои или что ты там жуешь – и быстренько приезжай, я встречу тебя у входа…
– Вот представь себе, имеет место парадокс, – она сунула в рот следующий отрезанный Ромкой кусок. – Люблю камни, но не люблю живопись. Люблю мужчин, но почему-то не люблю тебя. Загадка.
– Слушай, – взорвался Денис, – ты можешь перестать жевать, пока я с тобой разговариваю?
– Не вижу связи. Ты разговариваешь, я жую. Распределение функций. Все по-честному.
– Ты стала совершенно невыносима, Евдокия! Раньше ты такой не была. С тобой невозможно общаться!
– Ты свободный человек в свободной стране. Имеешь право поступать так, как хочешь. Зачем же насиловать себя? Не нужно.
– Ну, я понял, что сегодня ты не в настроении. У тебя, случайно, не критические дни? Ладно, на выставку пойдем завтра, так и быть. Я позвоню. До свидания, приятного аппетита.
– До свидания, спасибо, – вежливо и спокойно ответила Дуня.
И в самом деле, когда Ромка рядом, ей намного легче. Но ведь нельзя устроить жизнь так, чтобы неотлучно находиться с ним. Значит, надо тренироваться. Учиться не реагировать. Бороться.
Но первым делом нужно отдохнуть и набраться сил. Ромка прав.
* * *
Сергею Гребеневу все говорили, что грех ему жаловаться на жизнь. Работа есть, причем неплохая, даже интересная, зарплату получает стабильно, без задержек, жилье тоже есть, пусть и не собственное, отдельное от семьи, но все равно – крыша над головой и своя комната. Мама молодая, сестренка младшая. Отчим – ученый. Девушка тоже имеется, нормальная девчонка, без претензий, насчет замужества не дергает за нервные окончания и даже не предлагает жить вместе. Одним словом, повезло человеку во всем, вплоть до внешности и здоровья. На что же тут жаловаться? Разве только на то, что вырос без отца, но никаких особенных страданий от этого обстоятельства Сережа не испытывал. Своего отца он не знал совсем, а отца сестренки помнил очень смутно. Ну да, был какой-то дядька, который немножко пожил у них с мамой, когда самому Сереже было лет десять, потом родилась Олеська, мама вернулась из роддома, а тот дядька свалил – и с концами. Почему-то никаких ярких воспоминаний об отце сестры у мальчика не осталось, то ли оттого, что человек этот был сам по себе малоинтересным и с Сережей почти не общался, то ли оттого, что вообще мало бывал дома, приходил поздно, когда парнишка уже спал, а уходил рано. Собственно, вот только завтраки на кухне в обществе того дядьки Сергей и помнил. А внешность его стерлась из памяти: встретил бы сейчас на улице – не узнал.