Евгений был внутренне согласен с тем, что везде свет, и не хотел темноты. Свет казался ему естественным и правильным, никогда не прекращающимся. Неважно было искать причину света: свет был, и этого казалось достаточно. Они трое и сами светились нежными розовыми телами, лучистые зайчики света от их глаз прыгали по гальке. Свет вибрировал и — слышно было — звенел тонким музыкальным звоном: дринь-динь-динь…
С тревогой, опахнувшей его во сне, Евгений вспомнил, что женщину зовут Виталией и что она была его женой. Однако почему «была»? Она по-прежнему его жена, и это после их свадьбы они лежали на берегу моря и пили из широкогорлых бокалов что-то темное и тягучее, похожее на нектар, и бокалы не падали на гальку, оставленные рукой, а невесомо зависали в воздухе. Место, где они тогда жили и где поженились, и теперь никуда не исчезло и находится на севере. И сейчас, как и тогда, называется Оссорой. В этом названии тоже было что-то мелодичное: он силился вспомнить, что оно означает в переводе с корякского языка, но не мог вспомнить.
И это короткое напряжение памяти как бы расцарапало полотнища отовсюду льющегося света, который был — он чувствовал это всем своим сердцем — полнотой осуществленного счастья. Полноты его хватало на всех и на все: и на его друга, который теперь жил в другом городе, на жену, на пса, на чаек, на море. Чайки ничуть не раздражали Евгения своими плачущими криками и стенаниями. Сам себе он казался легким, прозрачным, испускающим свет и, кажется, воспарял в стаю чаек.
«Сынок, не упади!» — вдруг ясно послышалось ему. Он растерянно приподнялся на локте и оглянулся. Голос матери звучал рядом, и в нем слышалась мольба.
Он увидел себя, трехлетнего, сидящим на ветке яблони в деревенском саду. Он тогда утек из-под пригляда старшего брата — тот, усердно пыхтя, волок по земле деревянную лестницу, — чудесным образом вскарабкался по стволу яблони, сел на толстую ветку и стал разглядывать крохотный мир между стоптанных лепешками сандалий. Внизу, не замечая пропажи сына, мать полола картошку — она тогда была молодой, дородной, красивой, с округлым лицом и прямыми русыми волосами, перехваченными по лбу легкой косынкой в горошек, — из сухих веток брат строил игрушечный шалаш, среди стеблей картошки бродила пестрявая курица, на которую мать замахивалась тяпкой и тщилась согнать с огорода, — курица вскрикивала, всполошенно трепыхала крыльями и отлетала в сторону, а потом молчком возвращалась на прежнее место. Внизу было столько непонятого, интересного и значительного, что Евгений не выдержал напора непонятного, распирающего его восторга и ликующе закричал: «Гля-а!» Чем себя и выдал.