Затем опять вылез Жека в клубах удушливого пара и зазвал к себе в подвал. «Некогда остановиться и подумать о действительности, — жалился он. — А надо, надо бы остановиться и подумать. Отчего пьют русские сантехники? Никто в говно не хочет, держат нас, сантехников, а платить не платят. В квартирах кругом ковры, видюшники, а жилец необразованный: бросают в унитаз тряпки, кости. Все поплывет, конечно. Так я в подвале отрублю стояк канальи и воду, зайду в квартиру в своих сапогах и по ихним коврам ихним же говном — с поволокой, с поволокой. Нате вам, лидеры! Мол, я тоже приколистый. Хотя знаю где-то, что не прав, не надо грязи. Русский сантехник от обиды пьет. Когда вникнешь — несправедливо все устроено, как ни крути. Это только кажется, что вода всегда сверху вниз течет: а из фонтана и канальи она — вверх…»
Он потрясал своим жутким стаканом, на дне которого, кажется, за многие годы пользования осела вся винная и водочная муть, осела и откристаллизовалась чудесным рубиновым камнем.
После Жеки Евгения потянуло с Косой улицы через яблоневые плантации в соседний Западно-Восточный микрорайон к товарищу. Он жил в академической пятиэтажке рядом с доцентами и кандидатами, и у него как раз сидел один пожилой в очках с такими могучими линзами, что видны были только огромные зрачки. При такой слабости зрения он покусился прочесть карманную Библию с ее микробным шрифтом, но судя по всему — разбирал только заголовки. Рассказывал что-то о Моисее в пустыне, о пророках. «Все знают, что Библия заканчивается Апокалипсисом, откровением о конце света. А начинается книгой Бытие. Слышите: Бытие-э-э. В ней продают первородство за чечевичную похлебку, брат из зависти убивает брата. Самое важное всегда в начале. По-настоящему человека изменяют не перетряски общежития, не революции, а внутренняя решимость излучать свет. И самое страшное для него — Бытие. Каждый год изо дня в день и до скончания сроков — вот какой ужас Господь для человека придумал».
Хотелось поплевать на стекла его очков и протереть рукавом, чтоб разбирал дальше. Домашнее вино у товарища, буркающее в пластмассовом контейнере, еще не дозрело, пришлось идти гонцом до ближайшего магазина, принес вино с названием «Прометей», и приняли еще. Что-то Евгения тревожило все это время, но не проблема безработицы, нет. Когда уходил, очкастый напутствовал его пророчески: «Ступай, да не преткнешься ногою твоею о камень».
Евгений ушел с зыбким ощущением потери и по дороге хотел завернуть к каким-то девкам, однако вспомнил, что никаких девок нет, да и не нужны ему девки, что он верен своей Веронике, и не потому верен, что не хочет ничего другого, а потому что врать нужно будет, врать же при дочке не хотелось, да еще после ее операции. Операция некстати откладывалась из-за того, что в предпоследний перед уездом в Москву день дочка засопливела, хотя все лето и всю осень хотя бы раз чихнула. Операцию отложили по анализам, а тут еще справка понадобилась для бесплатного лечения.