Общежитие занимало бывший корпус для паломников, уныло липнувший к величественной стене Новодевичьего монастыря. Двери были нараспашку, будка вахтера пуста, коридор был усыпан порванными газетами и промасленной бумагой, в которую обычно заворачивают колбасу или рыбу. Я поднял обрывок газеты. «Немец это не человек. Немец это скот. Поэтому души его голыми руками, рви его глотку зубами…» Статья была подписана Ильей Эренбургом.
«Ишь, как! — подумал я. — А ведь интеллигентный человек писатель Эренбург, в Германии учился, если мне память не изменяет. А он сам не хочет против танков с голыми руками…»
Нигде не было ни души. Неужели эвакуировали, тревожно подумал я, или в ополчение студенты подались. Разговоры о формировании народного ополчения, как в войну двенадцатого года, я слышал на улицах.
— Ганна! — крикнул я в гулкой тишине. — Ганна, отзовись!
— Папа! — Ганночка выглянула из самой последней по коридору комнаты. — Ты здесь! А я как раз вам с мамой письмо пишу.
— Слава богу! — я обнял дочку. — Собирай быстро вещи, уезжаем прямо сейчас, мама очень волнуется.
— Мальчишек всех мобилизовали на третий день войны, — рассказывала дочка, укладывая чемоданчик. — А нас, девчонок, отправили на курсы медсестер, и санитарками помогать в госпиталях. Ты поэтому меня и застал, что я после ночной смены. Начальница курсов сказала, что, возможно, скоро отправят на фронт, потери большие. Да я и сама от раненых слышала, какой ужас там творится, на западе.
— Нам эта власть чужая, — сказал я. — Мы её, дочка, защищать не будем. Как там под немцем будет, не знаю, знаю только, что с ними можно попробовать договориться. Это лучше, чем умирать из-за бездарей.
— Пап, а ведь мои документы в техникуме. Как без документов ехать?
— Прорвёмся, — уверенно сказал я. — Вокруг такой бардак. У меня большой опыт в этих делах. Готова? Тогда пошли.
— — — — — — — — — — — —
Из Москвы выбрались чудесно. На Киевском вокзале я подошёл к начальнику одного из воинских эшелонов, капитану, по манере поведения из недавно призванных.
— Странно, — сказал капитан. — Все с запада бегут, а вы, напротив, туда.
— В Москве в командировке был, — сказал я. — Домой добраться надо.
— Дочка? — капитан посмотрел на Ганночку.
— Студенка, — сказал я.
— В лихую годину надо держаться вместе, — сказал капитан. — В вагонах у меня места нет, да и не пущу я дивчину к солдатикам. В паровозе поедете до Новозыбкова, оттуда своим ходом.
— Спасибо, капитан, — сказал я. — Предельно обязан.
— Сочтёмся, — ответил он. — Земля маленькая.
Домой доберёмся, поставлю в храме свечи и за себя, и за Ганночку, и за капитана. Домой. Дом давно стал меня понятием расплывчатым. Когда-то был родительский дом в Чернигове, отец и мать умерли от тифа во времена Центральной рады[5], из-за моей дикой жизни я узнал о их смерти только в двадцать третьем году, когда удалось доехать до Чернигова. Мы с Анной были в городе моего детства всего несколько часов, сходили на кладбище и сразу уехали, слишком многие меня знали здесь в лицо.