Москва никогда не была домом, приходилось жить, озираясь как волку. Потом сибирские поселения, тюрьма, Локоть это первое место на земле, где я почувствовал себя спокойно.
В ту ночь, на двадцать пятое сентября 1941 года, я спал тревожно. Я видел бой на окраине Самары. Красные заняли почти весь город, моя пулеметная команда огрызается с третьего этажа бывшего дворянского собрания. Говорят, нам на выручку идут «капелевцы». Красные упорные, выложили на площади бруствер мешками с песком, из пушки бьют прямой наводкой по зданию. Дворянский дом ходит ходуном. «Наверное, так было в Помпее», — посещает меня глупейшая мысль. «Ленту давай, гимназист!», — кричу я помощнику. Я оборачиваюсь. Гимназист, полулежит, прислонившись к патронному ящику, на его лице нелепая улыбка трупа. Я слышу взрыв, пол проваливается подо мной, вместе с пулемётом я лечу вниз.
Я бездельничаю. Из-за войны занятия в техникуме отменили. Слухи ходят самые разные, один кошмарнее другого. Немцы взяли Ленинград. Нет, в Крыму высадились двадцать английских дивизий и ведут наступление на Одессу. Нет, на Дальнем Востоке хозяйничают японцы, они назначили новым русским царём атамана Семенова, нас всех ждёт монархия. Я помалкиваю. Более-менее правдивая информация есть только у Каминьского, он спрятал, невзирая на строжайший запрет, радиоприёмник на чердаке, иногда ему удается послушать немецкое радио. «Немцы в Киеве», — сказал он мне позавчера. «Значит, скоро будут и у нас». Каминьский ничего не ответил.
— Схожу за продкарточками, — сказала утром Анна. — На новый месяц надо получить.
— Я с тобой.
— Смотри-ка, на райисполкоме флага нет, — сказала Анна. — Ночью, что ли, дёру дали господа хорошие.
Мы вошли в здание. Двери кабинетов были раскрыты нараспашку, на железной решетке кассы висела обгоревшая лента продовольственных карточек. Тишина была как в морге.
— Кончилась, похоже, советская власть в нашем городе, — негромко произнёс я.
С улицы раздался шум мотоциклетки. Я осторожно вышел на крыльцо.
В мотоциклетке сидел майор Ермолаев, начальник райотдела милиции, и равнодушно смотрел на меня. С Ермолаевым, как всякий бывший зек, я был знаком, мужик он был незлобный, привередливый ровно в рамках инструкций, нормальный человек настолько, насколько это возможно для милиционера.
— Карточки хочу получить на следующий месяц, — сказал я.
— Да какие теперь карточки, — сказал майор. — Ночью пришла депеша, весь аппарат срочно вывозить, немецкие танки прорвали оборону под Трубчевском. Собрали весь наличный автотранспорт и отправили людей в сторону Москвы.