— Никак, с верховьев Ижмы пожаловали на праздник? Вроде бы Федор, а? Сын Михаила Андреевича? Изъядорский? А, молодой удалец, не ошибся я?
— Так бы… да, — совсем смутился Федя.
— То-то, вижу, лицо знакомое. Память у меня на хороших охотников есть, не подводит еще. Дело какое ко мне?
— Есть дело, Яков Андреевич, но я потом зайду, как чаю попьете. Если, конечно, можно. День-то праздничный…
— Можно, можно, для хороших людей время всегда найдется, тем более в такую даль приехали. Подожди маленько, Федор.
Федя и Гриша спустились вниз по высокой лестнице, вышли на улицу и присели на ступеньку ждать.
А на лугу наро-оду собралось! Девчата уже песни затянули, и гармонь заиграла — настоящий праздник начинался на лугу. У Феди пятки чесались, сбегать бы туда и забыть все дела, ну их к лешему. Но вдруг Яков Андреич выйдет — а его и нету. Да ведь не захочет купец больше с ним дела иметь, никогда. А дело им нести придется, может, всю жизнь… Нет, нельзя, никак нельзя. Минутное удовольствие променять на серьезное, жизненное, нет, боже упаси и подумать этак.
Дождались наконец, слышно — застонали ступеньки под тяжелым телом Якова Андреича, в весе мужик, что и говорить.
— Ждать да погонять нету хуже, — сказал купец, вроде бы извиняясь, — Ну-с, зайдем-ка в лавку.
Из кучи ключей, нанизанных на медное кольцо, Яков Андреич выбрал нужный и отпер огромный висячий замок, отодвинул железный засов и с замком в руке вошел в свою лавку.
«Этакий замчище, — подумал Федя, — заместо якоря бы его на лодку, никаким течением нипочем не снесло бы».
— Проходите, люди молодые, милости просим. Феде после солнечной улицы показалось в лавке темно, как в подполье. Пока не пообвыкли глаза.
— Ну, Федор свет Михайлович, покажи свое дело, — сказал купец и зашел за стойку, на хозяйское место.
Федя развязал узелок, затем из холщового мешочка вытащил шкурки куницы и подал купцу. Тот взял в руки, подошел к окошку и долго встряхивал шкурки, мял, дул, рассматривал. Затем вернулся к стойке.
— Вот за эту, — положил он одну шкурку перед Федей, — заплачу три целковых. А вторую оцениваю на два с полтиной, — положил рядом с первой и вторую.
Федя аж оторопел от услышанного. Не сразу и возразил:
— Яков Андреич… это как же… это же… два с полтиной самая низкая цена… Куница же… хорошая…
— Верно сказал, Федор Михайлович, верно. Но это когда сразу, нележалые. А эти шкурки сколько пролежали — мне неведомо. Может, уже и моль завелась. Могу себе убыток причинить, и немалый.
— Эти шкурки, Яков Андреевич, только февральские. Сами посмотрите, все чисто, наилучшее…