— Я, Петя, подремлю маленько.
— А поспи, поспи, эва в какую рань вскочили, — совсем по-взрослому ответствовал Петя и стеганул вожжами по бокам лошади. Та фыркнула и прибавила ходу. В Переволок припозднились, но жители еще не спали, еле заметным светом брезжили окна обеих изб. Федор попросил остановить подле избы Василь Дмитрича.
— Пусть-ка Воронко поотдохнет, — сказал он, — верст восемьдесят отмахали и еще тридцать до дому скрипеть. Бери, Петя, малицу, тем временем и сами покемарим.
Зашли в дом.
— Доброго вам здоровья, люди добрые, — поздоровался Федор, бросил тулуп в задний угол, снял шапку с длинными ушами и шагнул вперед.
Василий Дмитрич сидел у стола и подшивал валенки. На звук открывшейся двери повернул он лохматую голову — волосы на голове и борода, давно не стриженные, срослись вместе, и торчал из волос только толстый нос Дмитрича, да еще глаза блестели из волосяной копны, леший да и только. Так, повернувшись, и ждал Дмитрич, пока гости не выйдут под свет лучины.
— Проходите, погрейтесь, — неуверенно отозвался хозяин на приветствие, не успев еще толком разглядеть, кто же приехал.
Затем поднялся с низенькой скамейки, отбросил валенки на лавку — разглядел-таки!
— Но-о… едрена корень! Да ведь Федор прибыл! Живой! И руки-ноги целы… все при всем…
Дмитрич подошел к Федору, обхлопал его по плечам, по бокам, словно проверял знакомца на целостность.
— Аксинья! да посмотри, кто едет!
— Да уж слышу, слышу, — тихо отозвалась с полатей Аксинья. — Слышу, а встать не могу… Ох, подойди, Федюшко, поближе…
Федор подошел. На подушке серело лицо тетки Аксиньи с черными глазницами. Она протянула руку и провела по голове Федора, погладила шершавой ладонью лицо его.
— Слава богу, как и раньше, красивый да сильный… Вот и у тебя усы тоже…
Федор рассмеялся:
— Да ведь двадцать пять мне, давно с усами.
— Так, так, да. Вот и Лизе нашей уже девятнадцать… Бежит времечко, ой, бежит. А мне в поясницу стрельнуло, две недели валяюсь, подняться не могу. Такое мученье. Старость ухватилась, нипочто не отпускает…
— Не ной, Аксинья! — весело приказал Дмитрич. — Раздевайся, Федя свет Михалыч, гостюй. А извозчик кто, не признаю что-то?
— Братан мой, Петр, дяди Дмитрия сын, — снимая бушлат, объяснил Федор.
— И ты раздевайся, Петр, да проходи вперед, — пригласил Василий и пошел к печке. Там зажег керосиновую лампу со стеклом и поднял на божницу:
— Во-от, осветим-ка наше жило… Такой гость приехал, грех в потемнях сидеть…
Открылась дверь, и вошла молодая женщина с подойником в руке. У Федора защемило сердце: никак, Саня. В черном платке, опущенном до бровей и туго завязанном на шее, в коротеньком старом зипуне поверх сарафана из домотканого холста — сразу и не признать, кто вошел. Она остановилась у порога, пытаясь разглядеть приезжих. И вдруг хлопнула свободной рукой об бок, вспыхнула улыбкой: