– Может, и так, – помолчав, сказала она. – В любом случае я получила все, что хотела. Джонатан был хорошим сыном. Надеюсь, и я была хорошей матерью.
– Не сомневаюсь.
– Тебя это задевает?
Я вскинул бровь:
– Почему?
– Потому что я не была хорошей матерью тебе.
– Я не собираюсь ни в чем вас обвинять. Об этом я уже сказал в письме. Я не ищу ссоры и прочих неприятностей. Для этого я слишком старый. Как и вы.
Глаза ее увлажнились.
– Точно? Или это просто слова?
– Точно. Не будет никаких сцен. Абсолютно.
– Наверное, родители тебя очень любили.
Я помолчал.
– Вообще-то они были весьма странные. Обычными людьми их никак не назовешь. Этакое своеобразное представление о родительском долге. Порой я себя чувствовал квартирантом, а они как будто и сами не вполне понимали, что я у них делаю. Нет, надо мной не измывались, ни разу в жизни пальцем не тронули. Наверное, даже по-своему любили. Видимо, само понятие родительства было им как-то чуждо.
– А ты их любил?
– Да, – сказал я, ни секунды не колеблясь. – Очень любил обоих. Вопреки всему. Но детям это свойственно. Они ищут тепла и надежности, и Чарльз с Мод худо-бедно этим меня обеспечили. Я не злобствую, миссис Гоггин. Во мне нет ни капли горечи.
– Расскажи о них, – попросила она.
– Даже не знаю, с чего начать… Чарльз служил в банке. Человек очень состоятельный, он вечно мухлевал с налогами. И за это дважды попал в тюрьму. В молодости был жуткий бабник. И весельчак. Постоянно мне напоминал, что я не настоящий Эвери. Хотя это было совсем не обязательно.
– Ой, как нехорошо.
– Да нет, он не старался обидеть. Говорил так, походя. И потом, его уже нет. Нет их обоих. Я был с ним рядом, когда он умер. И до сих пор по нему скучаю.
– А что мать?
– Приемная, – поправил я.
– Нет, она твоя мать, – покачала головой миссис Гоггин. – Не оскорбляй ее память.
Я почувствовал подступившие слезы. Конечно, она права. Кто, как не Мод, был мне матерью?
– Она писательница, – сказал я. – Вы это знаете, да?
– Знаю. Я прочла почти все ее книги.
– Понравились?
– Очень, очень. В них есть сострадание. Наверное, она была чуткая женщина.
Я невольно рассмеялся:
– Вообще-то, нет. Она была гораздо холоднее Чарльза. Почти не вылезала из своего кабинета, где сочиняла и курила, и лишь изредка выплывала в клубах табачного дыма, пугая детей. Мое присутствие в доме она, по-моему, просто терпела. Порой во мне она видела союзника, порой – источник раздражения. Но уже давно ее нет в живых. Почти полвека. Однако я часто ее вспоминаю, потому что в определенной степени она стала частью национального сознания. Книги, фильмы. Похоже, ее знают все. Теперь она и на посудном полотенце.