- Кто там! - спросил он сердито и невнятно, прежде чем отпереть.
- Телеграмма, - сказал Васильев.
- Какая, к черту, телеграмма! - недовольно пробурчал Горбачев, но дверь все-таки отпер.
Вошли, предъявили ордер.
Увидя милицейскую форму, Горбачев очень испугался. Он заморгал глазами, и у него задрожали и руки и губы. Мог он бояться и того, что раскроется убийство, но мог испугаться просто потому, что самогоноварение уж безусловно откроется.
Плита топилась вовсю. Васильев открыл дверцу и заглянул в топку. Вероятно, печку растапливали газетами, но теперь они уже сгорели. Трещали дрова, бурлила закваска, пар шел по змеевику.
Сразу же занесли в протокол четыре бочки, и змеевик, и тот факт, что в момент обыска Горбачев как раз гнал самогон. Змеевик на плите и бочки сфотографировали. Теперь начиналось самое трудное. Эксперт привез с собой три альбома, в которых на листках картона были наклеены аккуратно разглаженные обрывки газет, найденные в корзине. Так же аккуратно разгладили один за другим все обрывки газет, сваленные в углу. Поворачивали и так и этак, прикладывали друг к другу.
Горбачев держал себя странно. Сначала он очень разволновался, как мы уже говорили. Потом, когда прошли по квартире, увидели бочки с закваской и самогонный аппарат на плите, он ахал и всплескивал руками, как будто сам их впервые видел и даже не подозревал, что они у него есть. А когда потом занялись хлопотливым и непонятным для понятых делом: разбирали обрьшки газет и пытались их сложить, он как будто потерял всякий интерес к обыску. Сидел на табуретке, прислонившись спиной к стене, тупо смотрел на происходящее и только иногда вздыхал и говорил совершенно не к месту: «О господи, чудны дела твои».
Из понятых больше всех был заинтересован происходящим архитектор. С любопытством осмотрел он аппарат, покачал головой и похвалил конструкцию, а затем внимательно следил, как складывают газетные обрывки. Наконец не удержался, спросил:
- А это для чего!
- А это для того, - сказал Васильев громко - так, что Горбачев должен был слышать, - чтобы найти газету, обрывок которой мы обнаружили в корзине с трупом некоего Козлова.
Горбачев не обратил на эти слова никакого внимания, даже, кажется, не расслышал. Странно, конечно. Но с другой стороны, можно было это объяснить и тем, что он пьян, и тем, что он очень ошарашен такой неожиданной катастрофой со своим выгодным производством.
Зато архитектор разволновался. Он тоже начал перебирать клочки и складывать их. И как ни странно, именно ему повезло. Сложив два клочка, он вдруг вскрикнул.