Зато господин Атлас, находясь среди неживых предметов искусства, чувствует себя прекрасно. Гораздо комфортнее, чем среди людей.
– Сорок минут, мистер Атлас, – говорит Генри, кивая в дальний конец комнаты, где на стене висят в подготовительных рамах все двенадцать миниатюр кисти Берн-Джонса.
Света в помещении преступно мало – только пара настенных бра напротив дверей и слабая флуоресцентная лампа под потолком, которая выхватывает из теней только центр зала, а углы оставляет во мраке. Клеменс замирает рядом с Генри и касается его плечом, пока Теодор неспешно идет к ожидающим его акварелям и так же неспешно, вальяжно даже, разглядывает каждую миниатюру с вниманием, коему могла бы позавидовать любая девица. Не зря говорят, что мистер Атлас ценит только тех людей, которые давно умерли и оставили в мире след из своих произведений. На живых ему наплевать.
– Пап. Спасибо, что разрешил нам взглянуть на картины, – шепчет Клеменс. Генри хмыкает, скрещивая на выпирающем животе пальцы рук.
– У тебя странные предпочтения, Бэмби, – говорит он. – Сходили бы лучше в кино или паб неподалеку от нашего дома.
Клеменс вспыхивает и радуется, что в сумраке зала не разглядеть ее щек.
– Это не свидание, папа! – шипит она. – Я просто хочу понять, что он ищет на этих чертовых картинах!
Генри скептично щурит глаза и косится на пышущую неподдельным возмущением дочь. Она поджимает губы.
– Прежде тебе нравились мужчины куда глупее, чем он.
– Очень смешно. Он мне не нравится. Он мне интересен. Это… другое.
Отец издает странный звук, призванный означать смесь недоверия и скепсиса, но поскольку он добродушнее женщин своей семьи, Клеменс не может утверждать, будто Генри Карлайл вдруг снизошел до сарказма.
– Я сегодня говорил с твоей матерью, – говорит он внезапно. Столь резкий переход, тем более в сторону матери, Клеменс совсем не нравится.
– Вы же не общаетесь, – удивляется она. Не раздражаться не выходит.
– Она искала тебя, а ты забыла телефон дома, – объясняет отец. По его тону можно понять, что он тоже недоволен. – Пришлось поговорить. Тебе следует отвечать на ее звонки, Бэмби.
– Нет, не следует. Она обещала, что будет звонить только по самым неотложным случаям, но это вовсе не значит, что я должна подбегать к телефону каждый час в течение дня. Я здесь отдыхаю от ее тирании, и ей это прекрасно известно.
– Вот поэтому она и злится, – говорит отец. – Ты же знаешь ее.
– Она злится по любому поводу, – отмахивается Клеменс. – Не вижу смысла пытаться избежать неминуемого.
Упоминание о матери раззадоривает и ее саму, так что она недовольно поджимает губы и скрещивает руки на манер отца. Внутри сворачивается тугой узел, который, как она надеялась, остался во Франции, в доме Оливии, потому что здесь ему не место. Тем более теперь, когда она так близко к разгадке…