Серласа выталкивают за дверь. Он бы и сам оступился, запнулся о порог и вывалился в дверь, не устояв на ногах. Но теперь по дому мечутся в нервном, паническом напряжении две женщины, и он не знает, может ли довериться им. Отчего, отчего теперь его мучают эти мысли? Никого другого в целом мире Серлас не сумел бы позвать на помощь, кроме них двоих.
Но Мэйв, подающая матери чистые тряпки, которые она нашла без помощи Серласа, бросает на него сердитые, злые взгляды, как будто он провинился в чем-то, о чем понятия не имеет.
Сейчас все вдруг кажется ему болезненно важным: вздох Ибхи и ее красноречивый взгляд на дочь, Мэйв, босыми пятками скребущая по полу, – вытянутая, как струна, хмурая и немногословная, и то, что ветер, нечастый августовский гость, ворвался вдруг в распахнутые окна и треплет занавески, то, что сапоги Серласа давно не мыты и выглядят хуже, чем у бедняка… Когда Несса издает вялый стон, – Серлас с остервенением трет рукой их потертую кожу.
– Прикрой дверь, Мэйв, – хриплым голосом просит Ибха. Девушка, перед тем как захлопнуть ее прямо у носа Серласа, снова смотрит на него жгучим взглядом. И Серлас читает в ее глазах обиду.
Но тут же об этом забывает; он не может сосредоточиться ни на одной мысли, только мечется по комнате, словно весь дом его объят огнем, и он не находит спасения. И внутри у него все горит, жжется, грудь спирает и нечем, нечем дышать.
Спаси ее.
У Серласа нет таких сил, которые вытащат его любимую из забытья и помогут преодолеть мучения. У Серласа нет сил даже на то, чтобы стоять на собственных ногах: весь мир вдруг кажется ему шариком-игрушкой, что вертится с небывалой скоростью, и потому его ведет, и кружится голова.
Несса снова стонет за закрытой дверью. А потом начинает выть, стенать, срываться на крик и плакать, плакать, плакать – Серлас замирает, перестает дышать, жить, существовать. Все в нем натягивается, кровь застывает прямо в сердце, оно сжимается, и ему чудится, что он снова умер.
Он погиб на поле в лесу под Трали, и его сволокли, как других солдат в краповых мундирах, в одну яму и спалили дотла. То, что сейчас являет ему воображение, не более чем предсмертная агония, чистилище.
«Каждого дело обнаружится; ибо день покажет, потому что в огне открывается, и огонь испытает дело каждого, каково оно есть».[26]
Если все так, то он проиграет огню и попадет в ад. Сейчас Серлас думает, что ничего хуже, чем этот миг, с ним еще не случалось. Несса сипло вздыхает, и ее вздох рвет его самого на части.
Нет, он не вынесет мучений.
Лучше бы это его раздирала изнутри болезнь, колдовская сила, новая жизнь – чем бы она ни была. Лучше бы это он страдал и метался в лихорадке, чем стоял здесь, выставленный за дверь, как провинившийся пес, и не находил себе места.