Всю дорогу она то делала вид, что спит, то молча смотрела на пролетающий за окном пейзаж, то разглядывала Теодора и выглядела при этом грустной и вмиг осунувшейся, как будто то, что поддерживало в ней силы, вдруг покинуло ее. Он не особо разбирался в эмоциях, тем более, в женских, переменчивых, как погода, но сейчас ему отчего-то кажется, что мисс Карлайл потеряла интерес и к поездке, и к нему самому.
Это его… задевает?
Удивляет. Это его удивляет; не стоит путаться в чувствах, вызванных новостями об Элоизе.
Ох, Элиз.
Теодор прикрывает глаза рукой, шумно выдыхает, позволяя скопившемуся напряжению медленно покинуть грудную клетку вместе с воздухом. Если все правда, ему предстоит долгий, трудный и – он готов поспорить на следующую сотню лет жизни – выматывающий разговор с этой женщиной. Ему придется увидеть ее еще не раз, выяснить, осталась ли по женской линии ее семьи хоть капля прежних сил, выпытать из нее все, что она может об этом знать…
Элиз потребует плату. И Теодор с огромной неохотой вынужден признать, что это будут не деньги, не коллекция статуэток эпохи Цинь, не парные стулья конца девятнадцатого века и даже не его личная трость, кожаный портфель или плащ.
Чертова женщина. Почему из всех возможных претенденток именно Элоиза оказалась причастной к делу всей его жизни?
Он выходит из машины, чтобы подышать свежим воздухом и вернуть себе самообладание, как раз когда Клеменс возвращается из супермаркета с пакетом в руках. Теодор идет ей навстречу, мимолетно думая о том, что солнце скрылось за плотными тучами и, возможно, их поездка затянется, если они попадут под дождь.
Клеменс говорит по телефону, держа его между ухом и плечом, и выглядит встревоженной.
– Мама, я сказала, что не вернусь до конца месяца, мы же догово… Что?!
Она замирает посреди пешеходного перехода, подхватывая телефон рукой. Из-за угла «Сайнсберис» медленно выруливает красный «Ситроен» и, будто шпион, подкрадывается к девушке. Теодор прибавляет шагу, каким-то шестым чувством ощущая тревогу.
– Зачем тебе приезжать, ты же обещала мне, что…
– Клеменс!
Машина с визгом набирает скорость, оставив на асфальте черные полосы. Клеменс вздрагивает и оборачивается, глаза ее распахиваются от удивления и – через мгновение, которое кажется вечностью, – страха. Теодор преодолевает разделяющее их расстояние за секунду, но тело его не слушается, как во сне, когда бежать нет ни сил, ни возможности, когда сам воздух кажется плотным и вязким, как желе.
Несущийся прямо на Клеменс автомобиль превращается в повозку с обезумевшими лошадьми, все вокруг становится декорациями, несуществующим миром – узким переулком, а не просторной автостоянкой перед супермаркетом, с деревянным настилом вместо асфальтированной дороги, с французскими горожанами вместо испуганных англичан. Клеменс становится Клементиной, ее волосы становятся огненно-рыжими косами и закрывают бледное лицо, искаженное страхом.