Время сжимается до размеров мгновения: Теодор бросается к Клеменс и в последний миг успевает ее оттолкнуть. «Ситроен» с визгом проносится мимо и исчезает. Кто-то пронзительно кричит.
Теодор лежит на земле, прижимая к себе Клеменс, и слышит, как громко стучит ее сердце, как тяжело, рвано она дышит и как его собственное сердцебиение отдается болью в груди.
– Ты цела? – Голос его плохо слушается. Он с трудом разжимает руки, чтобы отодвинуться. Клеменс бьет крупная дрожь, но она на него не смотрит.
– Лондон, – сипло говорит она и закрывает глаза, утыкаясь лбом в шею Теодора.
– Что?
Она ударилась головой, потеряла рассудок, не справилась с потрясением. Ее рыжие волосы падают ему на лицо, выжигают клеймо, и такое уже было прежде, в другой, совсем позабытой жизни, о которой он больше не хочет вспоминать.
Теодор садится и помогает подняться Клеменс: она держится за его плечи, ее волосы облепили его щеки и шею, зацепились за пуговицы рубашки. Чипсы и сок из лопнувшего пакета заляпали их джинсы одинаковыми оранжевыми пятнами.
– Лондон, – повторяет Клеменс. – Я запомнила номер. Машина из Лондона.
Камень размером с Эверест падает с его души. Теодор обхватывает лицо Клеменс руками, отодвигает от себя и всматривается в абсолютно живые рассудительные глаза. Серо-зеленые, не болотные. И лицо у нее не бледное, а чуть загорелое, с пылающим на щеках румянцем.
– Ты цела?
Клеменс кивает и вновь обнимает его за плечи. Кто-то из прохожих вызывает «скорую».
Шум городской жизни двадцать первого века накрывает Теодора с головой. Прошлое постепенно покидает его разум, оставляя горький привкус во рту и запах лавандовых трав.
Трехчасовой путь они преодолевают в два раза быстрее. Теодор то и дело ловит в зеркале заднего вида грустный взгляд своей спутницы.
Серо-зеленых, не болотного цвета, глаз. И волосы у нее русые, а не рыжие.
Она Клеменс, а не Клементина.
И ему больше не нужно ее защищать.
* * *
– Ты уверена, что доедешь сама?
Ответом ему становится ее красноречивый взгляд.
– Я все еще сомневаюсь в твоей адекватности, – говорит он.
– То, что я молчу, еще не значит, что у меня поехала крыша.
Он усмехается и кивает.
– Уговорила, не стану спорить.
Теодор выходит из машины, Клеменс перебирается в водительское кресло. Он некоторое время стоит рядом и задумчиво смотрит на нее сквозь боковое стекло. Она молчала до этого несчастного – такого ли уж несчастного? – случая, молчит и после. В ней словно что-то перегорело и теперь доживает последние часы или даже минуты. Он не может понять, что изменилось.
И теперь ему нужно это знать.