И тут конструкция из леса роботизированных рук пришла в неистовое движение. Они отошли от «тела» ракеты, чтобы она предстала перед нами в своём совершенном естестве. С потолка спустились панели, «прошитые» тонкими лампами с ослепительным, бьющим по глазам, светом. Облепили со всех сторон.
— Красиво, да? — проронил задумчиво Золин, положив руки на ограждение балкончика. — Сейчас роботы будут проверять работу роботов. Зрелище, достойное пера Омара Хайяма.
Панели заключили ракету в тесный кокон, и видеть, что делается там, я уже не мог. Но насколько знал, они сканировали с микронной точностью каждый узел, каждую деталь, проверяли на микротрещины. Любая, самая мизерная ошибка в сборке могла привести к катастрофе. И опять пришла мысль в голову, что люди, как бы ни хотели создавать нечто совершенное, могут полениться что-то проверить, махнут рукой. Вот таким образом в испытанном уже двигателе мы находили оставленные там болты, отвёртки, плоскогубцы, которые разнесли бы его на клочки при старте. А роботы не могут ошибиться. Если их запрограммировали на определённую точность, именно с этой точностью они и будут выполнять любое действие.
— Да, это круто, — вздохнул я.
Кажется, наша дискуссия подошла к концу. Грушевскому надо было лишь выговориться в очередной раз, выплеснуть то, что накипело у него на душе. А лезть к нему с расспросами я не стал.
Противный скрежет дал по ушам, как будто сфальшивил скрипач в оркестре — слева, за конусом-обтекателем открылись двери. Панели взлетели вверх, исчезли в потолке. И рождённый буквально на наших глазах великолепный космический корабль медленно, величественно стал уплывать в отверстие, словно курьерский поезд, который отошёл от перрона, ещё не набрав весь свой ход.
— На запуск останешься? — деловито поинтересовался Грушевский, когда ракета полностью исчезла в зияющем провале, и двери закрылись.
Он мог не задавать вопроса. Знал, что я приехал именно за этим. Через пару минут мы уже вышли из цеха, сели в электрокар. Грушевский всю дорогу травил сальные анекдоты, байки из своей жизни, и своих знакомых. Это несколько утомило меня, но я радовался, что Грушевский не возвращается к своим фашистским идеям.
Здание ЦУП встретило гулкой пустотой и какой-то неживой прохладой. Когда воздух стерильно свеж, почти не содержит запахов, которые оставляют люди. Здесь все оставалось по-прежнему уже многие годы. Огромный зал с высоким потолком. Шесть рядов кресел, поставленных полукругом перед большим экраном, что вызывало в памяти вид Колизея. Здесь обычно сидели диспетчеры, что следили за запуском и полётом. Около самого потолка за стеклянной перегородкой шли офисы с аппаратурой, мониторами, компьютерами. Раньше здесь тоже сидели инженеры, диспетчеры, технологи.