– Ты как губка – все впитываешь. Язык у тебя замечательный. А ум… ум у тебя как стальная ловушка, – сказал ей преподаватель театрального искусства.
«Стальная ловушка», – записала Тира в тетрадь на спирали, которую завела для уроков английского, в свою сокровищницу новых фраз.
Во время волонтерской стажировки в окружном суде, склоняясь над большим ксероксом и листая ходатайства, показания под присягой и разнообразные дела, Тира познакомилась со специфическим юридическим жаргоном и полюбила его за точность и конкретику – они отвечали ее желанию четкости. Корпя над сборниками прецедентов и учебниками по юриспруденции, Тира размышляла над ненадежностью показаний, полученных на предварительном следствии, над их преимуществом и ценностью по сравнению с письменным допросом, а также над фатальной предопределенностью судебных решений. Она влюблялась во фразы вроде «описание, заслуживающее внимания» и навивала их на язык, пока перед ней не проступали очертания складывавшегося в уме стиха, подобно тому, как она рассеянно навивала прядь волос на ручку, мечтая и сочиняя. Еще не зная ни формы, ни темы, девушка чувствовала, что в ней варится будущий сюжет, и усердно снаряжала себя элементами изложения. Изучая историю, в частности, период, само название которого служило предметом споров – вьетнамская война, американская война, конфликт в Юго-Восточной Азии, – Тира обнаружила, что события, о которых ей больше всего хотелось написать, не наделены точным определением и лишены простоты и ясности. В книгах, которые читала Тира, эта война упоминалась вскользь, или ее вообще обходили молчанием. Такие вещи, инстинктивно понимала Тира, приобретают яркость только в темноте, а твердость и цельность – только когда твой мир лежит в руинах и тебе доступны лишь фрагменты прежней жизни. «Любовь, надежда, гуманизм – неосязаемые понятия, но вместе с тем это краеугольные камни сохранения себя как личности и возрождения… Это и есть мое самое надежное наследство…»
Тира подняла глаза, смутившись тем, что читала вслух и вспоминала про себя. Сидевшая напротив Яйа кивнула и, угадав колебание Тиры, сказала:
– Тау тиат, чао («Продолжай, внучка»).
Глаза у Тиры защипало при последнем слове. Удерживая слезы, она вновь опустила взгляд на страницу дневника.
– «Я увидела жизнь семьи и вдохнула запах дома, дремавший на подносе с пряностями. Свежий калган испускает целый букет воспоминаний. Воздух напоен ароматами моего детства, которые обволакивают и не желают уходить, пробуждая фантомную – или призрачную? – память…»