– Проверьте, хватит ли у доктора духу съесть это сырым, а уж потом доверяйте ему свое сердце!
Нарунн схватил дерзкого, и они принялись тузить друг друга, как мальчишки:
– Ах ты, буйвол, ты у меня грязь лопать будешь!
Со всех сторон посыпались шутки, а Яйа поманила к себе Тиру. По дороге Нарунн сказал девушке, что при красных кхмерах Яйе, как исконной крестьянке, приказали следить, кто среди городских, изгнанных в ее деревню, враги Организации. Яйа отказалась, предложив лучше отрезать ей язык. Легче уж это, сказала она солдату, чем клеветать.
Глядя на эту тень женщины на деревянном помосте, Тира поразилась, как Яйа все вынесла и дожила до преклонных лет. Кожа старухи была в глубоких морщинах и выпуклых венах – Яйа казалась неотделимой от земли. Еще удивительнее было то, что старуха намного пережила того солдата, который поранил ей язык своим острым как бритва ножом: он стал жертвой очередной чистки революционных рядов, вроде той, какую сам пытался устроить в деревне Яйи.
Тира присела лицом к Яйе, подобрав ноги и сунув ступни под себя – жест соблюдения приличий и уважения к старшей. Между ними стоял бамбуковый поднос со свежими пряностями – пиршество запахов, текстур и цветов. Яйа смотрела мимо подноса на дневник, кивком предложив Тире почитать. Тира не была уверена, что старуха все поймет правильно.
Нарунн перехватил ее взгляд и подмигнул.
– Но там в основном на английском, – беспомощно сказала девушка. – Только отдельные кхмерские слова.
Яйа улыбнулась: какая разница, на каком языке писать? Глубокие борозды на лбу, удовольствие в глазах, косые перекрещивающиеся морщинки у рта, неподвижно сложенные руки – Тира никогда не видела, чтобы человек так говорил всем своим телом и столько передавал своим молчанием. Девушка открыла дневник там, где он был заложен ручкой, откашлялась и начала:
– «Дыхание воды…» Сколько выражений я забыла. Я как эта земля – каждое слово вспоминается, извлекается из-под спуда, отдает мне свое дыхание и жизнь, и я слышу голос, вторящий истории, которую мне хочется поведать…»
Слова. Тира их обожала. Под настойчивыми расспросами она призналась бы, что самый длинный любовный роман у нее был со словами и языком. Еще ребенком – весьма тихим – она влюбилась в слова, в их вид и звучание, в то, как они ласкают слух. Подслушивая разговоры взрослых, Тира выхватывала непонятные фразы и слишком большие для нее слова, не по возрасту и не по чувствам. Она хранила их в памяти, а когда предоставлялась возможность, бросалась ими, как камушками, – посмотреть, куда прилетят. Позже, беженкой в Америке, сражаясь с нюансами и тонкостями нового языка, она хотела не просто выжить с чужим голосом, но и стать лучшей. Она прилежно занималась, алчно набрасывалась на книги, ежедневно составляла список новых слов для заучивания, записалась на «Речь и Дебаты», хотя безумно боялась говорить на людях и не умела быстро сформулировать мысль, тем более на правильном английском.