Старый Музыкант достал из кармана рубашки бронзовый медиатор, надел на безымянный палец правой руки, несколько мгновений посидел неподвижно и начал дергать струну садива. Он позволил медной струне вибрировать секунду-другую, прежде чем остановить ее основанием ладони. Взявшись за конусовидную шишечку колка, он подтянул струну и снова попробовал ее, наклонив голову в сторону и подавшись вперед, словно вслушиваясь всем телом. Несколько раз он подтягивал и ослаблял единственную медную струну, пока не добился желаемой ноты, интонации, отражавшей самую суть музыки, звучавшей у него в голове. Настраивая садив, Старый Музыкант всегда говорил своим ученикам: дело не в том, чтобы импровизировать со струной или колком, а в том, чтобы найти основной звук, вокруг которого сплетаются другие ноты и возникает мелодия.
Если бы он мог дать имя родственной пралунгу жизненной силе, заставившей его выживать в страшные месяцы в Слэк Даеке, он назвал бы ее музыкой, зарождающимся резонансом, из которого происходит и названное, и безымянное.
Он немного наклонил садив, позволив лютне вытянуться от левой ключицы до правого бока. Прижимая куполообразный резонатор к груди там, где сердце, Старый Музыкант начал терпеливо, ласково уговаривать инструмент, играя бампае – колыбельную, легкую и бойкую. Каждая нота подражала звуку шагов ребенка, радостно, вприпрыжку возвращающегося домой после целого дня беззаботных игр.
Помогавший в церемонии монах ввел в зал Макару и его родителей, а мае гру – женщина-медиум – возглавила процессию родственников и друзей, которые обошли вокруг павильона. Держа в одной руке глиняный горшок, а другой размахивая крышкой, мае гру зазывала дух Макары в сосуд. Ее стилизованные жесты напоминали танец. В деревне такая процессия обошла бы дом больного по лесу, но здесь, в городе, где жизнь течет быстрее, а пространство ограниченно, люди просто трижды обошли зал церемоний.
Наконец мае гру плотно закрыла глиняный горшок крышкой в знак того, что она поймала пралунг Макары. Старый Музыкант замедлил темп, заиграв более спокойную, размеренную музыкальную тему. Затем, прижав резонатор к сердцу, он изогнул струну, щипнул и отпустил, закончив затухающим звуком.
В марте 1974 года восьмой день рождения Сутиры отмечали необыкновенно пышно, пригласив целую толпу родственников и друзей. Девочка не помнила, чтобы ее семилетие праздновали с такой помпой. В какой-то момент отец отвел ее в сторону от общего веселья и сказал тихо, но настойчиво:
– Я ухожу. Мне нужно спрятаться.
Сутира засмеялась, думая, что ее серьезный, важный папа будет играть в прятки с младшими детьми, но у отца на глазах выступили слезы, он порывисто обнял Сутиру, а затем шепотом, прижавшись щекой к щеке дочери и касаясь губами ее волос, запел, как раньше, колыбельную, чтобы помочь маленькой Сутире заснуть и облегчить разлуку с папой на целую ночь.