– Отнюдь не настолько грамотный, как хотелось бы. Я, конечно, учился и стажировался аж в Королевском университете Пномпеня… – насмешливо произнес Нарунн густым баритоном. – Звучит красиво, но в первые дни после красных кхмеров это был тот еще университет. А уж медицинский факультет…
– Ты! – перебила Тира, выдохнув с огромным облегчением, и сделала движение, будто собираясь стукнуть Нарунна по макушке, но вместо этого дернула за прядки, торчавшие вокруг красиво очерченного уха. – Я думала, ты серьезно!
– А я и правда серьезно. Глядя, как сейчас учат медиков, я ощущаю свою неполноценность.
– Ничего, – заверила Тира, приглаживая ему вставшие торчком пряди. Волосы, уже немного отросшие после того, как Нарунн вернулся в мир, не переставали вызывать у нее удивление: седые, точно припорошенные мукой, контрастировавшие с молодостью остального облика. Тире особенно нравилась эта черта, свидетельствовавшая о возможности наступления старости, о пакте Нарунна со временем, о их тайном союзе против мертвой хватки истории. Девушка подавила желание схватить его голову и поцеловать так, как целуют камбоджийцы, то есть не просто глубоко, а как при искусственном дыхании, потому что если любишь, то надо вдыхать запах любимого и его настроение, его радости и горести, его гордость и бедность.
Она оглядела однокомнатную квартиру Нарунна, служившую ему и домом, и кабинетом, где он принимал городских бедняков. Большинство его пациентов обитали здесь же, в Белом Здании, мертвенно-бледном гаргантюанском жилом комплексе, неприятно врезавшимся в память, – с не меньшей прочностью, чем ослепительный королевский дворец в нескольких кварталах отсюда или национальный музей. Состоящий из шести четырехэтажек, соединенных открытыми лестницами, комплекс на более чем 460 квартир задумывался в начале шестидесятых как жилье для быстро растущего среднего класса. В первые годы, когда население Пномпеня увеличилось в несколько раз от притока беженцев, бежавших из разбомбленных провинций, Белое Здание быстро переполнилось.
Вскоре к власти пришли красные кхмеры, Пномпень опустел, и Белое Здание долго стояло заброшенным. Сейчас, спустя несколько десятилетий, с потрескавшимися, тронутыми плесенью стенами, с никуда не годными коммуникациями и опасно торчащей электропроводкой, оно стало убежищем для почти трех тысяч разношерстных жильцов – семей, состоящих из двух-трех поколений, матерей-одиночек, студентов, учителей, пробивающихся артистов, немногих уцелевших преподавателей музыки, госслужащих, уличных торговцев, дипломированных специалистов, проституток, наркоманов и наркодилеров, обедневших каждый на свой манер.