В серый северный полдень мы вылетели из Онеги. Вылетели в прилив, когда река была полноводной. Но в пяти километрах от города, вверх, она сразу сузилась, метнулась в одну сторону, в другую. Берега у нее были высокие, но камней пока не было видно.
Через пятнадцать минут мы пролетали знаменитое село Подпорожье. Оно ниже Онежских порогов. Оно издревле славится своими лоцманами и своей семгой. Длинный забор для ловли рыбы тянется через всю реку. От села река сделала еще один поворот, и мы увидели пороги. Вода пенилась и бурлила, переливаясь по камням. Полосы и пятна пены, как белые разорванные кружева, неслись по воде. Черные камни усеяли всю реку. Пилот Копылов взял выше. За порогами река на минуту успокоилась. Она казалась светлым ручейком среди зеленых лесов. Потом снова завиднелись камни, белые потоки пены, пороги.
Мотор нашего самолета пел ровно и сильно. Нам надо было лететь семьдесят пять километров до первой остановки, села Чекуева. Мы верили, что мотор не сдаст. Пусть река в камнях и в пене, не страшно. Мы догнали черную высокую тучу. Подняться над ней было высоко. Мы врезались в нее. Хлынул дождь. С крыльев самолета вода срывалась тонкими серебристыми хвостиками. Земля и река в тумане. Но еще пять минут — туча осталась позади, опять перед нами открылись земные просторы — леса, озера и болота вдали, на горизонте.
Река была спокойнее; временами виднелись неширокие плёсы.
Вот-вот Чекуево, и мы сядем.
Наконец впереди завиднелось большое село, что приютилось в излучине реки, на мысу. На берегу горели костры. Это и было Чекуево. Костры — сигнал нам. Они указывали, где можно сесть.
Черная толпа стояла у берега. Над толпой плескались красные флаги.
Широкое плёсо реки голубело как раз там, где толпа. Там удобно сесть. Но мы увидели, что на самой середине реки плыл паром и что от одного берега до другого тянулся канат. И еще беда: с берегов телеграфные столбы шли к самой воде, — значит, над водой есть еще и проволока.
Самолет начинает кружить — один круг, другой, третий… Пилот выбирает, где сесть. Но сесть негде.
Пилот глянул к нам в каюту, покачал отрицательно головой и крикнул:
— Нельзя сесть!
Через минуту самолет поднялся ввысь и понесся дальше над Онегой.
Река опять забелела пеной. Опять завиднелись черные камни, как мухи на стекле. К обоим берегам надвинулся лес; изгибы реки стали круче.
Что же, сесть-то нам негде? Да негде. Если чекуевское плёсо, самое удобное на пути, оказалось неудобным, где же тогда сесть?
Я стал пристальнее присматриваться к реке. На берегу нас ждут сосны и ели, как пики остриями вверх. На реке — камни и пороги. Если сесть — значит умереть.