Любое Андреевское выступление набирает в Интернете за день около ста тысяч просмотров, поэтому я смело равняю его с великими мыслителями. Люди ждут его новых выступлений и слушают их, потому что ищут в его словах ответы на самые острые, самые животрепещущие вопросы нашей сегодняшней жизни. Почему мы так живем и куда идем, что можно сделать, чтобы что-то поменять в стране, что можно сделать, чтобы не допустить новой мировой войны… Не всех волнуют эти вопросы, Марусенку Пипеткину, к примеру, – нисколько не волнуют. Но меня, мою маму, мою бабушку, Ульяну и многих моих однокурсников, с виду абсолютно недалеких и аполитичных, это волнует. Поэтому слова Андреева так нужны. Поэтому он имеет право и о себе самом снять передачу. И именно поэтому так странно и уродливо сейчас звучат эти его песни с матом.
Мы с Ульяной, ничего больше не обсуждая, взяли свою верхнюю одежду и спустились, чуть заплутав, к выходу.
На улице у подъезда стояли зрители, вышедшие покурить. Тут же были и музыканты. Я сразу увидела самого высокого, игравшего на гитаре. Рядом с ним, засунув руки в карманы расстегнутой красной куртки, стоял смеющийся Андреев. Он очень хорош, когда смеется. Становится моложе, глупее. И на меня так не давит тяжесть его безграничного разума. То, что в нем нравится, то и пугает. Я не смогла бы ему соответствовать… Хотя Лариска ведь точно не соответствовала его разуму, а столько лет с ним жила… Или это он с ней жил, и она вовсе не понимала глубину и необъятность его интеллекта, а теперь наконец вырвалась и убежала…
Мы с Ульяной прошли мимо, Андреев упрямо не смотрел на нас, так же как и в зале, гордец. Для любого мужчины было бы нормально взглянуть на двух высоких красивых девушек, блондинку и брюнетку, которые к тому же уходят с твоего концерта, не дослушав его. Но он – не посмотрел. Другие музыканты, конечно, повернули на нас головы. Мы уже спустились с тротуара и прошли несколько шагов по переулку, когда Ульяна вдруг остановилась, развернулась, шагнула к нему и спросила:
– Зачем?
Андреев вздрогнул от ее голоса, резко обернулся, молча посмотрел на нее, только на нее, хотя я стояла в шаге, и легко так – нарочно легко – спросил:
– Что – зачем?
– Зачем столько мата в песнях?
– А. Ясно. Не понравилось?
– Нет.
– Ну ладно, – Андреев пожал плечами, улыбаясь. – На вкус и цвет… – Улыбка у него теперь была нарочная, но он продолжал улыбаться. Человек работает на телевидении, уж что-что, а улыбаться, когда совсем не хочется, его там научили.
– Парадигма сломалась, – негромко проговорила Ульяна.