– К слову, о Боге! – Баха поднял свой бокал высоко, словно салютуя Всевышнему. – На Западе все кому не лень говорят о Боге, но никто даже не задумывается, что это такое. Что дает нам Бог, чего Он от нас требует. А я знаю, чего Он требует! – Сириец грохнул бокалом об столик и принялся расхаживать вдоль бассейна, в его глазах загорелся нехороший огонь. – Он требует, чтобы мы пришли и заняли наше божественное место. Чтобы мы стали богами. Он дает нам такое право. Все священные книги мира говорят только об этом, а всё остальное – подковерная возня переписчиков. Они боятся рассказать миру правду. Правду о том, что единственный язык, на котором с нами общается Бог, – это смерть. И если ты хочешь стать подобным Богу – почувствуй свою власть над жизнью, убей! Другого пути к Всевышнему нет! – Он неожиданно уселся напротив Александра и, глотнув виски, предложил: – Сыграем?
– Сыграем, – бессмысленно повторил Саша. – Только мне бы руки помыть.
– Проводи его, Роберт, побыстрее! – бен Гар залпом допил виски и увлеченно принялся рассматривать нетронутую шахматную доску.
Саша прошел вслед за Робертом по ступеням вниз, потом через сводчатый коридор к массивной деревянной двери. Около входа Роберт замялся.
– Дальше я как-нибудь сам, – развеял его сомнения Калачев и, оттеснив низкорослого советника в сторону, зашел внутрь.
Как только закрылась дверь, Александр вытащил из-за пазухи ладанку и принялся ожесточенно мять ее пальцами.
Ладанка явственно щелкнула.
Несколько секунд Калачев тупо пялился на подарок Черного. Впрочем, эти несколько секунд непостижимо растянулись на бесконечность. Он вспомнил прочитанный еще в институте рассказ Достоевского о собственной казни. О самом страшном – о том же, о чем говорил несколько минут назад бен Гар: живешь по-настоящему, только когда умираешь.
Внутри все сжалось и похолодело, на лбу выступила испарина.
Уйти он явно не успевал. Хотя, наверное, и так умер бы – бен Гар явно не настроен отпускать их с Джеффом подобру-поздорову. Исчезновение Аладдина и выстрелы – тому подтверждение. Так что – какая разница?
Но разница все-таки была. Калачев не вполне отдавал себе отчет, в чем именно эта разница состоит, однако лихорадочно перебирал в голове варианты спасения. Все они были совершенно невероятными и походили на истории из комиксов. Ком в горле мешал сглотнуть. Очень хотелось жить.
В голове громко тикали часы.
Разве ради этого он столько лет насиловал себя? Подстраивался, лебезил, продавался, как последняя шлюха, искал концы, связи, материалы?! Разве такого финала ждал?