Рипли подтянула рукав.
– Не нужно лекций. Я понимаю, что перестаралась. Просто коли.
Тем временем мужчина в углу громко заговорил сам с собой:
– Не знаю, почему они во всем обвиняют меня. Странно, да? Я не идеален, ничего такого, но, святой Уильям, не понимаю, как люди ухитряются всегда винить кого-то другого в своих жизненных неурядицах.
Клеменс улыбнулся.
– Это было глубоко. Спасибо, Голик.
Он поднял шприц, чтобы проверить количество лекарства. Пока Рипли сидела в ожидании укола, она случайно посмотрела в сторону Голика и с удивлением обнаружила, что тот ухмыляется, глядя на нее. Выражение лица его было нечеловеческим, без следа мысли – чистое идиотическое наслаждение. Рипли с отвращением отвернулась. Ее занимали вещи поважнее.
– Ты замужем? – неожиданно спросил Голик.
Рипли вскинулась.
– Я?
– Тебе следует выйти замуж, – Голик говорил абсолютно серьезно. – Родить детей. Красивую девочку. Я много таких знаю. Там, дома. Я им нравлюсь. Ты тоже умрешь.
Он начал насвистывать.
– А это так? – спросил Клеменс.
– Что?
– Ты замужем?
– А что?
– Просто интересно.
– Нет, – Рипли смотрела, как он подходит, держа шприц в пальцах. – Как насчет равного обмена?
Он помедлил.
– Что именно ты имеешь в виду?
– Когда я спросила, как ты здесь оказался, ты уклонился от ответа. Когда я спросила про идентификационную тюремную татуировку на шее сзади, ты снова не ответил.
Клеменс отвел взгляд.
– Это долгая печальная история. Боюсь, даже мелодраматическая.
– Так порадуй меня, – Рипли сложила руки на груди и откинулась на спину.
– Что ж… На свою беду я был умным. Очень умным. Я все знал, понимаешь. Самородок. Потому и думал, что выкручусь откуда угодно. И какое-то время у меня получалось. Я только вышел из училища, ухитрившись войти в пять процентов лучших выпускников, несмотря на привычку – как мне казалось, терпимую – к мидафину. Тебе знаком этот препарат?
Рипли медленно покачала головой.
– О, это милое сочетание пептидов и всего такого. Заставляет ощущать себя неуязвимым, не влияя на рассудок. Да вот беда, мидафин требует поддержания определенного его количества в крови. У такого умного чувака, как я, не возникало никаких проблем с тем, чтобы заимствовать его в учреждениях, где на тот момент приходилось работать. Меня считали самым многообещающим будущим врачом – очень одаренным, выносливым, проницательным и заботливым. Никто и не подозревал, что моим главным пациентом всегда был я сам. Это произошло во время первой моей интернатуры. Медицинский центр рад был меня заполучить. Я работал за двоих, никогда не жаловался, почти всегда ставил верный диагноз и давал правильные предписания. В тот раз я отработал полуторасуточную смену, вернулся домой, обдолбался до высокой орбиты и уже залезал в кровать, чтобы летать целую ночь, когда загудел коммуникатор: на заправке центра рванул компрессор. Вызвали всех, до кого могли добраться. Тридцать человек серьезно пострадали, но только нескольких перевели в отделение интенсивной терапии. Остальным просто требовался незамедлительный, но рутинный уход. Ничего сложного. Ничего такого, с чем не справился бы не совсем тупой интерн.