Избранное (Ягодинцева) - страница 29

На первую страницу
Морозный воздух сжав в горсти,
Утратить, наконец, утраты,
А обретенья обрести.

«Прохожу я, не нарушив…»

Прохожу я, не нарушив
Шумной праздности твоей,
Мимо пьяных побирушек
И торгующих детей.
Но когда, благословляя,
Шут убогий чертит крест,
Вся твоя воронья стая
Воздымается окрест
И как прах над пепелищем
Вьётся над душой моей,
Над толпою пьяных нищих
И торгующих детей.

«Морозные, млечные дни декабря…»

Морозные, млечные дни декабря
Багряною нитью сшивает заря.
А время настанет – я буду листать
Туманную, мглистую эту тетрадь.
Слепая и грозная в небе луна,
Деревьев рунические письмена,
И сонные травы в крутом кипятке,
И лёд на окне, и кольцо на руке,
И шаль потихоньку скользит вдоль плеча,
И лампа погасла, а где же свеча? –
И всё, чему быть суждено в декабре,
В седом декабре, на вечерней заре.

«Я солгала. Я неповинна…»

Я солгала. Я неповинна –
Во лжи спасенья больше нет.
За снежной завесью не видно,
Как медленно тускнеет свет
И опускается на город
Тьма, милосердна и легка,
Но перехватывает горло
Всё та же смертная тоска:
Скажи мне, Господи, что светит –
Неужто снег, обычный снег –
Из темноты, с прозрачных веток,
С твоих ресниц, жестокий век?
Я солгала. Но этой ложью
Не осквернить Твои цветы,
Что мягко падают к подножью
Непостижимой высоты.

«Когда в распахнутый закат…»

Когда в распахнутый закат,
В Господень улей
Два белых ангела летят
В тревожном гуле,
Глубоко в небе выводя
Две параллели:
Финал растраченного дня,
Конец апреля, –
Тысячелетняя тоска
Любви и света
Бьёт прямо в сердце, как река
О парапеты.
Венецианская вода
Бессмертной жажды
Нам отвечает: Никогда! –
На все «однажды…»
И сердце плещется не в такт –
Ладони ранит,
И всё обманчиво, да так,
Что не обманет.

«Я умирала дважды. Оба раза…»

Я умирала дважды. Оба раза
Из-за любви. Я не подозревала,
Что жизнь – всего лишь горькое лекарство
От смерти, и не более того.
Когда во мне вздымалась Хиросима,
Когда во мне сворачивалось небо,
Когда во мне отказывались жить
Слепые звёзды, мёртвые озёра,
Солёные пески последней пашни
И маленькие правнуки мои,
Я плакала, я пела, я молилась –
Но никого утешить не могла.
Живите без меня, – я им сказала. –
Я заберу с собой без сожаленья
Небесный мрак, отравленную тину,
Песок и соль, и смертные грехи,
Как будто эта ноша мне под силу…

Река

Чернее реки не бывает, чем эта река.
В ней тонут огни, а всплывает со дна только тина.
Но разве река в этой горечи смертной повинна?
Душа её где-то блуждает, по-детски легка.
Господь упаси прикоснуться к безумной воде:
Невидимый яд потечёт по испуганным жилам,
И кровь, замирая, осядет отравленным илом,
И сердце заплачет, как плачет дитя в темноте.
Следующая страница