— Кто это кто-нибудь? Думаешь, этот кто-нибудь будет заботиться о сумасшедшей?
— Если никого не найдется, я присмотрю, — сказала Ёнок, но сама же усомнилась в своих словах.
— Зачем ты так говоришь? — сдерживая в горле комок слез, Ёнхэ не смогла продолжить.
— Вот, возьми, это отцу. А на кухне кимчи. Если есть что постирать, давай я постираю. Только давай побыстрее, мне надо возвращаться.
— От нечего делать я все перестирала еще днем. Посиди со мной, да пойдешь потихоньку.
— Не могу, надо собираться. Гису уехал в Генджу, и отец приказал вернуться как можно скорее. Как Ённан? Ест что-нибудь?
— Со вчерашнего дня — ни крошки.
— Будь добра к ней, она такая несчастная, — Ёнок отняла от груди заснувшего ребенка, снова завязала его на спину и, обратившись в сторону комнаты отца, сказала:
— Отец, мне надо идти.
В ответ из комнаты донеслось сухое покашливание аптекаря.
Обратный путь был уже налегке. Освободившись от груза, Ёнок руками поддерживала сидящего за спиной ребенка. Когда она вышла за западные ворота города, вокруг не было ни души, только блеклые звезды освещали ей дорогу.
«Господи! Укрепи меня, маловерную. Дай мне пребыть в твоей великой безграничной любви», — начала молитву Ёнок.
Перейдя холм, она остановилась перед воротами дома. Ворота были открыты. Осторожно переступив порог, Ёнок закрыла за собой дверь и поспешила пройти к себе в комнату. Муж так и не вернулся. В комнате было темно и пусто, в ней не было и следа присутствия мужа. Каждый раз, возвращаясь домой, Ёнок надеялась увидеть Гиду. Бесшумно, словно муж спал в комнате, Ёнок отворила дверь.
— Явилась? — донесся из соседней комнаты хриплый голос свекра.
— Да, — ответила Ёнок, зажигая в комнате свет.
Квадратная комната ей показалась слишком светлой и просторной. Уложив ребенка, Ёнок села перед зеркалом и увидела свое обветренное худое лицо, покрытое никогда не заживающими прыщами. Грубое телосложение, словно у рабочего. Проведя руками по щекам, она отметила, насколько они были огромны и неуклюжи.
— Хм… — на память Ёнок пришли слова соседки, которая сообщила ей, что сегодня утром видела выходящего из бара заспанного Гиду. Ёнок погладила головку крепко спящей дочери и достала косметику, которую она привезла с собой вместе с остальными свадебными подарками. Намазала лицо кремом, поверх нанесла пудру. Затем набрала румян и густо намазала ими щеки и губы. На лоб опустила жесткую челку, безучастно посмотрелась в зеркало и не узнала себя. Ёнок закрыла руками лицо, и сквозь грубые костлявые пальцы стали просачиваться слезы. Она как сидела на коленях, так и начала молиться, сама не замечая того.