— Барк! Брак! Краб!
Из дыры в корме бракованного барка под свист и улюлюканье вывалился испуганный краб и бочком, бочком устремился к ближайшей луже.
— Бар! Бра! Раб!
Раб получился какой-то маленький, замученный. На него зашикали, и он поспешил дематериализоваться.
— Бром! Ромб! Борт!
— Э, нет, — зашумели зеваки, — борт не считается, борт — не анаграмма!
Проигравший выбыл. Игру продолжили двое.
— Бук! Куб!
— Икар! Икра!
— Апельсин! Спаниель!
— Блондинка! Надолбник!
Блондинка с надолбником удалась на славу. Зрители покатились со смеху. Волшебники разгорячились. Материализации становились все замысловатей.
— Буртоукладчик! Трубоукладчик!
— Ампервольтметр! Вольтамперметр!
— Ангиокардиография! Кардиоангиография!
К сожалению, мне так и не удалось узнать, кто же одержал победу, потому что распорядитель выкрикнул мое имя. Я поморщился: тот, кто пользуется псевдонимом, не любит, когда его называют по имени. Я понятия не имел, зачем верховному магу понадобился никому не известный писатель, живущий на самом краю физического мира, где реки, достигнув предела, низвергаются в бездну, как пролитые чернила с края стола…
Давным-давно, когда Земля по форме еще напоминала яйцо, философы одержали победу над учеными, а затем и сами передрались между собой. Гегельянцы побили стоиков, эпикурейцы дали прикурить все остальным. Философия — это любовь к мудрости, а не мудрецам. Никто из них не хотел уступать, противники несли потери: досократики сократились до сократиков, а гностики перебежали к агностикам. Гуманисты и скептики, материалисты и анархисты — все они уходили: большинство — в мир иной, и лишь немногие покинули поле боя на своих двоих… Во время войны Логос возглавил движение солипсистов[1].
Они-то, в конце концов, и одержали победу. Сознание опрокинуло материю на спину. Субъективный идеализм взял верх над объективной реальностью, тем самым положив начало эпохе всеобщего счастья. Впрочем, все эти метафизические кровопролития трогали меня так же, как мои рассеянные пальцы трогают сейчас этот спичечный коробок.
Худой мир лучше толстой ссоры, мир иной лучше иной войны.
Укрывшись в длинной тени, которую на закате отбрасывала моя башня из слоновой кости, я как раз дописывал рассказ из библейской жизни, когда курьер вручил мне конверт с известной всем монограммой: сплетенные меж собой две гласных и три согласных буквы в венке из остролиста. Великий Логос.
Я слышал, что, несмотря на вспыльчивый нрав, он и мухи не обидит. Возможно, вот только прочие насекомые уходили от него в слезах. Двери распахнулись, и в коридор выскочил всклокоченный молодой волшебник с белыми от ужаса глазами.